Леонид Латынин - Праздный дневник

До голубого небосвода,
До моря мертвого вдали.
Меня хранила несвобода
От края жизни и земли.

От малых бед и прочих буден,
От безразличия времен.
И оставался неподсуден
Любой мой бесконечный сон,

Где столько раз душа убита,
Где столько раз воскресла вновь,
Где вечно плачет «Рио-Рита»
Про ненасытную любовь.

Уплываю от вашей погоды,
Улетаю от зябкого дня,
И вдогонку мелькнувшие годы
Осеняют надеждой меня.

Я у моря тяжелого встану
И оглохну от шума волны.
И, лицо подставляя туману,
Я дотронусь до мокрой луны.

Вытру слезы небесной подруги
И утешу, чем только могу.
Хорошо на Нероновом юге
Вспоминать безмятежно пургу,

Забывать о несбывшейся встрече,
О судьбе, превратившейся в быт,
И, конечно, что правнук Предтечи
Будет мертвым осколком убит.

Все равно, чем кончается это кино —
Кровью, свадьбой иль прочей забавой,
Я допью наконец не мирское вино
За какой-нибудь дальней заставой.

Без меня достреляют, доспят, допоют,
Без меня разберутся в небесной задаче,
Без меня дожуют и успех, и уют
Под штандартом греха и удачи.

Все равно мы с тобою в одном тупике
И с судьбою прижизненно квиты,
Словно туши мясные на ржавом крюке,
Будут души попарно прибиты.

Я давно заблудился в нездешнем лесу,
Раньше жизни, пустой и никчемной,
Так зачем и кому я упорно несу
Это бремя полуночью темной?

Чья-то гаснет звезда надо мной в небеси,
Тяжелее и ýже земная дорога.
И молитвы слова – «помоги и спаси» —
Не доходят, наверное, даже до Бога.

Молитва моя не доходит до Бога.
И вера моя истончилась давно,
Как будто до смерти осталось немного
В немом, и печальном, и странном кино.

В нем было начало, в нем были финалы,
Вина, дорожденье, заботы, дела,
Чего же, душа, ты так праздно устала,
Как будто напрасно чего-то ждала?

Поставим пластинку на диск граммофона —
Старинный романс о несчастной любви.
В нечаянном ритме церковного звона
И с дивным портретом твоим визави.

Колеблются свечи на фоне камина.
Голландского лика знакомый овал.
В окошке замерзшая в белом калина,
В хрустальном и красном – живой краснотал.

Как весело слезы ронять на страницу.
Как весело жить, умирая давно,
И жадно смотреть на судеб вереницу.
В немом и печальном, знакомом кино.

Как хочется среди ночи
Сесть наугад в машину
И вылететь черной птицей
Навстречу пустой Москве.
И вытащить из заноса
Ее на краю дороги,
У серых гранитных перил.
Внизу, под мостом, стрекочет
Последний трамвай московский.
Вверху, над мостом, луна.
Что делал я в этом веке,
Что делал я в этом царстве,
Царстве стыда и страха,
Царстве чужой судьбы?
А впрочем, кому вопросы…
Достаточно скользкой трассы,
Достаточно цепких шин.
Гудит, надрываясь, дизель,
Труба, надрываясь, плачет,
Молча лежит дорога.
И смотрит откуда-то сверху
Устало ангел-хранитель.

Бунтует кровь, гремит посуда,
А жизнь желанна и грешна,
И воля – дура и паскуда —
При свете разума смешна,

Всё суетится и хлопочет,
Скулит, любя и мельтеша.
Но, как по кругу важный кочет,
Гуляет по небу душа.

Она не здесь, она пропала,
Она исчезла, ако дым,
Как будто ей гулялось мало
По летам самым молодым.

И там, за волей и рассудком,
Такая удаль и жара.
И ты летишь в пространстве жутком,
В лихом безволии пера.

И все, что было, так далече,
Судьба живет наоборот.
И воздух расправляет плечи
Еще неведомых забот.

Свято место не бывает пусто.
Пустота заполнит пустоту.
Выпьем пива, почитаем Пруста
И впадем, как в ересь, в простоту.

Вот рояль, к нему, конечно, ноты,
Десять пальцев, музыки кусок.
Нам сыграют польку идиоты,
Всунув в звуки детский голосок.

Трали-вали – нé жили, как жили,
Через пень колоду, кое-как.
Или выживали. Чаще – или:
В руки – свечку, на глаза – пятак.

Кто остался, мается и ныне,
Еле жив, уставу вопреки.
Господи, за что в Твоей пустыне
Так редки и кратки родники?

Дует ветер, музыка сочится,
Булькает холодная вода.
Неужели больше не случится
Ничего на свете никогда?

А день помедлил и погас,
И свет растаял понемногу.
И часть – необратимо – нас
Перетекла печально к Богу.

А в небе дальнем облака
Во тьме прозрачной голубели,
И клином по небу века,
Как гуси-лебеди, летели.

Ночник светился не спеша,
Ночная музыка звучала.
И задремавшая душа
Моих забот не замечала.

А где-то плыли поезда,
И где-то мчались пароходы,
И гасла медленно звезда,
Звезда покоя и свободы.

И клавиш бережный разбег
Мне рисовал черты и лица.
И медлила из-под закрытых век
Слеза скатиться…

У каждой вещи есть душа —
У стула, двери и оврага.
И даже у карандаша
Есть мимолетная отвага.

Над каждым телом – легкий дым,
Над каждой просекой – сиянье.
И клен, шумевший молодым,
Стал скрипкой, плачущей в изгнанье.

Корыто ржавое в углу,
Еще полезное отчасти,
Верблюд, прошедший сквозь иглу,
Источники всемирной страсти.

И в этом мире я живу
И вместе с ними умираю,
Во сне, равно как наяву,
К любому приближаясь краю.

И как же хрупок мысли луч,
Соединивший разум с верой,
Сквозь занавес небесных туч
На землю посланный химерой.

Стена и гроздья винограда.
И кипарисов стройный ряд.
Как хорошо, что мне не надо
Идти вперед или назад.

Шагают медленно павлины
С наклоном глупой головы,
Они уместны и старинны
На красном кружеве травы.

Гранит разбитого фонтана
На фоне сумрачного дня.
Весь мир – как полотно экрана,
Что нем и темен без меня.

Там жизнь усталая томится,
Там грех с отвагой пополам,
И там лежит, потея, Ницца,
Как позабытый Богом хлам.

Калитка ржавая открыта.
Облезлый зáмок за спиной.
Еще разбитое корыто
Качает медленный прибой.

Сны содержательнее яви
И независимей стократ,
И властвовать никто не в праве
Над тайной жизнью наугад.