Леонид Латынин - Праздный дневник

Да право верить наобум,
Без страха и стыда,
В наш, не совпавший с миром, ум —
До Божьего суда.

Что-то душно в империи мира
И про завтра плохая молва.
Так играй, моя грешная лира,
Нынче слышимая едва.

И не жди понимания боле —
Та же смута в нем, та же игра.
Хватит собственной силы и воли —
Раз пришла золотая пора —

На развалинах данного света,
Средь войною затопленных суш,
Подчиняясь закону Завета, —
Строить храм из разрушенных душ.

Играй, золотая сурдинка,
Потешь удалого раба,
Какая калинка-малинка
Моя не прямая судьба,

Где тонет светило устало,
Морскою водой залито.
Как жизни отпущено мало,
Чтоб тратить ее ни на что.

Как мало мне надо —
Начало рассвета
Да ветку из сада,
Где краткое лето.

Да утро под кленом,
Да чай на закате
В широком зеленом
Домашнем халате.

И весточку с юга,
Хотя бы в полслова,
Что нынче у друга
Все живы-здоровы.

Солнце тонет в далекую воду,
Парус движется времени вкось,
Где-то люди играют в свободу.
Редко вместе и более – врозь.
А у нас накануне рассвета
Так же душно, как в полудень дня,
Точно так же, наверно, как где-то,
Где не будет однажды меня.

Мелодия дня или ночи
Одна и приручена, но —
Но нету желанья и мочи
Мне слушать другую давно.

Она так нежна и протяжна,
В ней вера мерцает и грусть,
И мне совершенно не важно,
Что знаю ее наизусть.

Звучи, продолжайся старинно,
Короткую жизнь мою для.
Бескрайне, бессмертно, равнинно,
Как эта сырая земля.

Этот век неудобен для веры,
Для молитвы и праведных дел,
Ты лишь множишь простые примеры
Жизни будничных, временных тел.

Но слышны даже в вальсе усталом
Золотые о жизни слова.
И, довольствуясь этим уставом,
Продолжается жизнь естества.

Торопясь, на бегу, задыхаясь,
По запутанным смыслам кружа,
И греша, и надеясь, и каясь,
Вдоль, и вглубь, и поверх рубежа.

Кире Прошутинской

Как трава под рукой горяча,
Даже тень от деревьев нагрета,
Жарко дышит совсем у плеча
Золотое нерусское лето.

Даже воздух в свирели горяч,
Звон монет серебрист и прозрачен.
И летает над сеткою мяч,
Битым быть ни за что предназначен.

И поверх и листвы, и людей,
И поверх голубого простора —
Эта долгая очередь дней,
Слава Богу, иссякнет не скоро.

Проступает из гама и шума
Наступающий век перемен.
Как он смотрит на небо угрюмо,
Тяжело подымаясь с колен.

И Европа – под бременем Рима,
И азийское смутное дно
Поднимается неотвратимо,
И иного уже не дано.

А земные невечные твари,
Те, что с небом сегодня на ты,
Делят землю на гибельном шаре
В ослепленье своей правоты.

Кроме дня, что еще не пригож,
Кроме ночи, что там, за рассветом,
Этот сон, что на правду похож
Промелькнувшим, как облако, летом.

Истонченная нежностью нить,
Огрубленное верою право.
В слепоте невозможно любить,
Даже следуя букве устава.

Потому остываю во вне,
Теребя золотистые пряди,
В этом самом единственном сне,
Сохраненном случайно в тетради.

Что мне – мир, что я – миру…
Море, сад, виноград по стене.
Самодельную медную лиру
Как-то гости оставили мне.

И звучат, чуть надтреснуто, струны,
Но мелодии звуки родны.
Все мы в прошлом – варяги и гунны
Или эллинов давних сыны.

А вокруг, за пределами дома,
И на запад, и на восток —
Ни раската, ни отзвука грома,
Только ветры, жара и песок.

И никак свой напев не настроя
Ни на скифский, ни эллинский лад,
Бормочу, что забытая Троя
Никогда не вернется назад.

И под той обветшалой скалою,
На заезженном острове Крит,
Я пою про грядущую Трою,
Что прощально над миром царит.

Снова пала серийная Троя,
В Риме – гунны, в провинциях – ад.
И сирены, по улицам воя,
Мчат серийное время назад.

Исчезает приморская суша.
Все темнее приморская тьма,
И не слышат уставшие души,
Как мы медленно сходим с ума.

Как мы ботаем только по фене,
Не боясь ни меча, ни плетей.
Как, упав тяжело на колени,
Молим Бога за наших детей.

Единой империи мира
Прошла золотая пора,
Обломкам владения Лира
По дырам и норам пора.

По весям, по хлябям, по долам,
По жалким развалинам суш
Разлиться варяго-монголам
С китайской Европой к тому ж.

И ждать, что объявится чудо,
Вернется к оставленным царь
Откуда-то снова оттуда,
Откуда являлся он встарь.

Когда молчат и вымыслы, и воля
И сквозь тебя течет нездешний ток,
Ты, как трава, заполнившая поле,
Клонишься ниц покорно на восток,

Где веры все в угрюмой колыбели
И где завет не понят, но велик.
И ты, как все, скажи мне, неужели
Склонил к земле порабощенно лик?

Да, я давно и ведаю, и слышу,
Ведя свои туземные бои,
Что надо мной неодолимо, свыше
Есть Воля и Свобода не мои.

За что мне, Господи, за что —
И это счастье лубяное,
И это желтое пальто
Невыразительного кроя.

За что мне, Господи, страна,
В которой – голь и бездорожье,
Где соль земли больным-больна,
Где шарлатанство и безбожье.

Где узок коридор судьбы,
Увы, сужаемый природой.
И где ленивые рабы
Твоей заведуют свободой.

Какие качели от жизни до смерти,
От смерти до жизни и эт сетера.
Хотите, попробуйте сами проверьте —
От жизни до смерти, с утра до утра.

А в паузах – воля, надежда, неволя,
А в паузах – вера, рождение дат
И та многозначная дольняя доля,
В который ты – жертва, творец и солдат.

И пение птиц, что беспечны и милы,
Свирели, капели, дома, поезда,
И узкое место Харибды и Сциллы,
И в небе – твоя, лишь однажды, звезда.

То ли ветер качает мне душу,
То ли парус на мачте повис.
Я закона судьбы не нарушу
В оппозиции – «верх» или «низ».