Леонид Латынин - Праздный дневник

Здешнего мира нет,
Как же ты без него?
Жил же я тысячи лет,
И вроде как не дурново.

Что же ты делаешь здесь?
Строю ограду и лажу дверной замок.
Где я, к примеру, днесь
Встретиться с милой мог.

Свищет в саду соловей,
И роза цветет опять.
«Прав на кресте человек, но солнце правей,
Попробуй его распять».

Опять качели с утра до вечера,
И мыслей бремя туманит свет.
Жизнь такова, и делать нечего,
Вопросы заданы, и есть ответ.

Не нами время для жизни скроено,
Не нами выбран ее словарь.
«До нас все слажено и обустроено», —
Бормочет мученик и пономарь.

Шумят на площади, молчат окраины,
Ползвука в пóлгода и – тишина.
Жируют мытари да правят каины.
Под них и сляпана моя страна.

Не сложилось, не совпали.
Постояли, разошлись,
Хорошо, что лишь в начале,
Хорошо, что сверху вниз.

Где твою качает лодку?
А моя – на берегу,
Щи варю, глотаю водку,
Жизнь от смерти берегу.

И живу себе в печали,
Следом – в радости живу.
Хорошо, что не совпали,
Хорошо, что наяву.

Приличен ад и не неволит волю.
И что с того, что ты не виноват.
Напрасно азмъ стократ сие глаголю,
Мне отвечают, что на то и ад.

И это значит, что кипит работа,
И профи знают автоматом роль,
И жгут умельцы до седьмого пота.
И все равны – и кравчий, и король.

Поленьев нет – компьютеры и кнопки,
И градус обусловлен не виной.
Устроен каждый в подходящей топке,
Все по расчету вечности одной.

А завтра наступают выходные,
Потом два дня назначен передых.
У каждого из профи есть родные,
И жуткая потребность в выходных.

Там, на земле, жара, поди, под сорок.
В такой мороз трясемся и не спим.
И все по плану – надлежащий морок,
И у ворот на страже – херувим.

Хорошо усталость запивать бузой,
Хорошо кукушку слушать за рекой,
Хорошо, что в мире снова мезозой,
Право вне закона, веры никакой.

Кто кого осилит, тот и молодец,
Кто кого погубит, тот и на коне.
Господи, прости нас, сжалься наконец.
Лучше быть потопу, чем сгореть в огне.

Место на ковчеге отведи в углу.
Справа – пара овнов, слева – голубей,
Наведи на море, если хочешь, мглу.
Только, если можно, Боже, не убей.

Где-то Арарата под водой гора.
Может, запах хлеба ветры донесут…
Хорошо, что в мире дивная пора.
Божий суд не скоро. А людской – не суд.

Круглая дата – рожденье весны.
Семь миллиардов лет.
И в ночь под праздник я вижу сны
О мире, которого нет.

Трава, деревья. Вокруг цветы,
Птицы поют, и над
Всем этим летаешь ты
Тьмудцать веков назад.

То быстро, словно это стрижи,
То медленно, как парашют,
И я говорю тебе вверх: «Скажи,
Как тебя там зовут?»

Ты молча рядом в ответ кружишь,
И, руку связав рукой,
Мы вместе летим над скопищем крыш,
Над незнакомой рекой.

И молишься ты: «Да не сокруши
Будничный наш полет».
И плавно летят две грешных души,
Всю ночь летят напролет.

Уходит даль куда-то никуда.
Садится солнце красное картинно,
Учтиво расступается вода,
Солидно, не спеша и благочинно.

Вот так же мир опустится на дно,
И будет рябь, где гоношилась суша.
И кто-то снимет классное кино,
Закона папарацци не наруша.

И там, на дне, где рыбы и земля,
Застынут неподвижно в смутном иле —
Бродвей, Пигаль и, наконец, Кремля
Торчащие из волн наружу шпили.

Зое Брук

Любовь – пугливая птица,
И страх у нее в крови.
Она нелюбви боится
Больше самой любви.

И так, как в холодную воду
Входит купальщик дрожа,
Любовь выбирает свободу
В дистанцию миража.

И долго не может смириться
С сутью, что ей видна.
Любовь, пугливая птица,
Все чаще живет одна.

Я живу в сплошном июле,
Гари, засухе, чаду.
Примостясь на шатком стуле,
Жизнь затворника веду.

Не хожу уже на волю,
Только в сон и миражи,
Где снега метут по полю,
Обновленны и свежи.

Где несут куда-то лыжи
Через реки и леса,
Где мне снова стали ближе
Прошлых судеб голоса.

Где мне кажется в итоге —
Как сие не назови,
Жизни суть, конечно, в Боге,
Но не менее в любви.

Столько раз прощенье явлено,
Сколько прошено в тиши.
Жизнь, наверное, оставлена
Во спасение души.

И сюда, к стене намоленной,
В свой черед приведена
Вот такою обезволенной,
Как и быть она должна.

Так молись, невольно веруя,
Душу вылечить дабы…
Все, последние и первые,
Бога сущего рабы.

Птицы в тени скворечен.
Все и теперь, как встарь.
Каюсь, что многогрешен,
Как и любая тварь.

И все же… ветра и травы,
Радуга и вода,
Как вы сегодня правы,
Ко мне заглянув сюда.

Так на душе благодарно
За свет закатного дня.
И как хорошо, что тварно
Все, что вокруг меня.

Что за сны смущают душу,
И о чем они во мне,
Почему, оставив сушу,
Я живу на самом дне?

Не реки, не океана,
А вселенского мирка.
И встаю поутру рано
Дня размерами в века.

Чищу дно сие до блеска,
Мрамор мою без конца,
Все размеренно, не резко
С верой в Духа и Отца.

День встает и умирает,
Но мое всегда со мной.
И внутри меня витает
Шарик маленький земной.

И кто их рассудит,
Приближенных к краю.
Природа забудет,
А люди – не знаю.

Явление чуда
На улице сонной,
Ужели забуду
Закаты на Бронной.

Зеленую ветку
В окне с занавеской,
И звездную сетку
В округе нерезкой,

Где по небу плыли
Корявые строчки…
Как мы уходили
Поодиночке.

Собираю камни, стены возвожу,
Снова строю крепость посреди дорог.
Снова Богу жизни медленно служу,
В этом скромном деле он и мне помог.

Птицы чуть повыше строят тоже дом,
И кроты копают под землей ходы,
Все дается только верой и трудом,
И светла награда только за труды.