Леонид Латынин - Праздный дневник

Вот придет зима и скажет —
Что за мусор во дворе.
И ковер метели ляжет
В надлежащем декабре.

А в дому – тепло и сухо
И в метели и дожди,
Не стучит сюда разруха,
Не витийствуют вожди.

Здесь закон всегда на страже,
Прост и легок, как стихи, —
Если ты виновен даже,
Здесь отпустят все грехи.

В Кейсарии, на стадионе, сидя
в императорской ложе,
Иосиф Флавий наблюдал,
как плененные защитники
Храма убивали друг друга.

Бедный Флавий, служа отчизне,
Проклинаемый ею стократ,
На твоей бесконечной тризне
Что за страсти века кипят?

Не прощаемо и любимо,
Ты живешь, неземной солдат,
Добровольный невольник Рима,
Оказавшийся Римом над.

Да и нет – не имут ответа,
Под ногами тверда вода.
До другого берега Леты
Не дойти тебе никогда.

Светлане Ивановой
Вяч. Вс. Иванову

В Галилее пахнет мятой,
Пахнет диким чабрецом,
На молекулы разъятым
Царским праведным венцом.

От жары пожухли травы,
Воздух медленен и густ.
Вы, мой друг, сегодня правы,
Этот вечер златоуст.

Над горой, вдали плывущей
Сизым облаком литым,
Над священной в дымке кущей
И над солнцем молодым

Чья-то песня еле-еле
Полу-видимо слышна.
И дрожит на самом деле
Ветка ивы, как струна.

Неуправно и свободно
Жизнь беспечная течет,
Безмятежно, первородно.
Всякий нечет в оной чет.

Что с того, что боль на боли,
Что с того, что тяжело.
В онемеченном монголе
Что ни слово, то крыло.

Над водой белеет парус.
Под водой в каменьях дно.
Ну а ты себе Икарус,
Без привычных в мире но.

И скользит над бездной тело,
Любопытствуя, паря.
Раз в начале было дело —
Слово выдумали зря.

Предупреждение, наказание,
Искупление или что,
Или что не имеет названия
В эту жизнь наугад пролито?

Что за магма, металл расплавленный,
Что за воздух, огня горячей,
Это мир, мне как чудо явленный,
Только мой и больше ничей.

Чей проект это, Боже праведный,
Чья затея, какой исход,
Этот век, на удачи скаредный,
Как на счастье не щедрый год?

Чем одаришь и что отнимется,
Будет жить невзначай легко?
Или жизнь, как кувшин, опрокинется,
В землю выльется, как молоко,

Растечется, иссякнет, бедная,
Растворится, сойдя на нет.
Лишь останется чурка медная,
Подтверждая земной ответ…

Л. Сараскиной
Н. Солженицыной

Эта музыка звучала,
Эта музыка текла.
Изначально – как попало,
А в финале – как могла.

Звуки медленно кружили,
Ворожили наугад,
Целый миг мы долго жили
Этим миром грешным над.

Незнакомы, невесомы,
Неизбежны и родны.
Позабыв случайно, кто мы
В горнем мире тишины.

Позабыв земные страхи,
И заботы, и дела.
И о том, что минут в прахе
Наши скорбные тела.

Только дух – судьбы предтеча —
Будет нами до конца.
И случится снова встреча
В царстве Сына и Отца.

Грачиный грай, убогое подворье,
Прощальный свет, прощеные слова,
И где-то там – мальтийское приморье,
И где-то здесь – казенная Москва.

Как далеки холмы и буераки,
И фризы стен, и арки, и мосты,
Как близки вдруг развалины Итаки
И ватмана с рисунками листы.

Зачем нести, что все равно уронишь,
Где так конечен каждый материк,
И где твой сон по имени Воронеж,
Что тяжелее кованых вериг?

Опять дожди, и холода, и дымка
Над бездной лет, отправленных в архив.
Ни профиля, ни прочерка, ни снимка,
А только факт, что веруешь и жив.

И вот еще, к насущному в придачу,
Любить дано замысловатый быт.
И то еще, что очень редко плачу
Над вымыслом, который был открыт.

У веры – неверы в достатке
И уйма стыда и греха.
Как грустно звучит на трехрядке
Мелодия даже стиха.

А косы длинны и туманны,
А руки нежны и слабы.
Есть в имени лишь Иоанны
Таинственный смысл ворожбы.

Владимирский сад неухожен.
По пояс трава-мурава.
Мне счастья обломок положен,
И в этом природа права.

Кузнечики, ночь оглушая,
Строфу повторяя и для,
Лепечут: какая большая
Твоя неземная земля.

Восток под севером засох,
И запад съежился до вздоха,
И самой худшей из эпох
Моя объявлена эпоха.

Опять колеблется земля,
Водой с огнем пространства руша.
И убывает – море для —
Вчера незыблемая суша.

Что я на берегу стихий,
Что мы в кругу семьи и веры,
Коль поднимает веки Вий
По знаку царственной химеры,

И где, потворствуя греху,
Роль глухоты неодолима.
И снова слово на слуху
О гибели очередного Рима.

Не всеведущи и души,
Не всесущи, не бессмертны.
Да и голос лиры глуше,
Где поющие инертны.

Посижу на старой лавке,
Погадаю, пострадаю
О потере места в давке,
Ближе к брезжущему раю.

Выпью пива пол-полкружки,
Закушу его неспешно
И устроюсь на подушке
Беззаботно и безгрешно.

И встречая сон недлинный,
Ум на время онемечу,
У огня в пустой каминной
Проведу с ним тайно встречу.

И под эти тары-бары
Я проснусь беседой сытым.
И услышу звук гитары
За окном моим открытым.

Промежуточна жизнь изначально,
Между безднами хрупкий мосток,
Оттого так минута печальна,
Когда падает желтый листок.

Вот он кружится, с ветки слетая,
И сливается с влажной землей.
Ах, какая луна молодая,
Молодая луна надо мной.

Может, скажет мне дальний прохожий,
Встретив мельком на свете меня,
Отчего под железною кожей
Не случилось святого огня?

Только сна безыскусного крохи,
Только памяти смутная тень,
Да случайный из целой эпохи
И не полный, но медленный день.

Дождь стучит по серебряной крыше,
Словно пальцы по кромке стола.
Жизнь дарована, может быть, свыше —
Все же истинной в сути была.