Борис Гребенщиков - Иван и Данило

Налетело на солнце облачко. Сделалось в природе пусто; то есть не пусто, а как бы затаенно. Деревья и трава - все свои секреты при себе держат.

Унеслось облачко. И снова все вокруг - полной чашей. И каждый секрет вдруг стал тем, чем всегда и был, - у каждого - своим, особенным голосом. И все эти голоса вместе беззвучно поют о радости того, как мы все живем.

Сидит Иван на крылечке, и душой, и телом к этой радости причастен.

Данилы нет, Данило в город уехал. Был ему утром таинственный зов, собрал в мешочек понемногу всяких корешков целебных да орехов и ушел. Иван дрова поколол, по огороду походил, теперь просто сидит. Слушает музыку могучую - деревья под ветром шумят, солнышко кожей впитывает; со всем, что есть - заодно.

Сидел-сидел, слышит - шорох на полянке. А глаз сразу не открывает, знает, что можно спешкой всю полноту расплескать. А когда открыл - стоит перед крыльцом белый олень, смотрит на него пристально. Иван говорить не торопится, улыбается себе в бороду. И олень молчит. Долго они так молчали, потом олень говорит:

"А ты знаешь - что стоит у сарая на пне?"

"Не знаю, - говорит Иван. - Придет время знать - узнаю".

Олень опять на него смотрит. Долго молчал, потом говорит:

"Ты странный человек".

"Да почему странный, - говорит Иван. - Вот сижу на солнышке, жизни радуюсь, природу слушаю".

Олень отвел глаза, смотрит на лес.

"Другие за мной охотятся. А те, кто боится - уверяют себя, что меня нет."

Помолчал еще.

"Сказать тебе, когда ты умрешь?"

Иван мотает головой да все улыбается.

"Зачем? Живу - и живу. Когда надо будет - умру. А наперед знать баловство".

Сказал - и доволен. А олень на него опять смотрит. И Иван на оленя смотрит. Ветер почему-то стих, тихо вокруг стало, только кузнечики стрекочут как сумасшедшие; и все вокруг от солнца как медом истекает.

Иван на оленя смотрит и вдруг говорит:

"Оленушка, а ведь ты устал очень".

Олень в глаза ему смотрит, не шевелится.

"А устал, то ложись спать. В лесу не можешь, так хоть здесь сосни. Место у нас тихое, никто тебя тут не приметит."

Олень в глаза Ивану смотрит и молчит. Потом прикрыл глаза, ноги медленно подогнул и так перед крыльцом и лег, голову опустил.

А Иван сидит и сон его охраняет. И пока олень спит, ни одна былиночка не шелохнется, ни один листик не качнется, и солнце с места не сходит. Перестало время идти, одни кузнечики стрекочут.

Вечером возвращается из города Данило, бежит - аж приплясывает, до того хочется поскорее Ивану рассказать, что с ним было. Так с ходу мимо дома и пролетел, за самый огород унесло. Он - обратно, глядь - опять на подходе к дому, да только с совсем другой стороны. И ведь дом прямо перед глазами стоит, а не подойти, все тропинка вбок куда-то уводит. Остановился Данило, потряс головой, чтобы от наваждения избавиться, слышит - Иван с крылечка тихонько смеется.

"Не торопись, Данилушко, у нас сегодня такой гость был, что вокруг избы вся экология дыбом встала".

От голоса иванова наваждение прошло, но Данило, чтобы и в третий раз не промахнуться, уж от тропки под ногами больше глаз не отрывает. Пока до Ивана дошел, уж и забыл - что про город рассказывать хотел. Бухнулся на траву у крылечка: "Что же, Ваня, за гость такой, что к дому не подойти?"

А Иван все посмеивается. Данило к нему повернулся - батюшки светы! Иван сидит и весь в сумерках мерцает, как будто зимними звездочками по контуру обведен.

"Давний у нас, Данило, был гость, уж не чаял я его увидать. В аккурат там и лежал, где ты сидишь".

Данило так и вскочил, как ошпаренный. Было на крыльцо - а там Иван мерцает; и Иван, а все равно каверзно.

"Ваня..." - говорит, а дальше и не вымолвить.

Набрал полную грудь воздуха: "А ты, что же, теперь по ночам светиться будешь?"

Иван руку поднял, поглядел на нее, как будто забыл, что у него руки есть, и опять тихонько засмеялся.

"Твоя правда, Данилушко, вот что значит с давними гостями дружбу вести".

А совсем поздно, когда уже все друг другу рассказали, сидят оба, да вдруг:

"Слышишь, Ваня?"

"Тс-с, Данилушко..."

Как будто - женское пение в лесу. И вот именно, что - как будто. То далеко, а то вдруг рядышком; то с этой стороны, то с той, а то сразу ото всюду. А главное - никогда такого еще не было, а голос этот с колыбели знаком. Да что - знаком; не сказать этого вообще, потому что это - Другое. Смотрит Данило, а у Ивана слезы на щеках. Смотрит, а сам не замечает, что встал, и ноги его прямехонько в лес несут. Так бы и пошел, если б Иван его за руку не взял.

Стоят, как дети за руки держатся.

"Вот, Данилушко, и мы до этого дожили".

Неведомо откуда пришло ко мне начало этой истории. Я, как умел, записал всю правду по этому поводу. Теперь картина отдаляется от меня, пора дописать то, что я еще вижу.

В лесу стоит лето. На бревнах, которые таскают Иван и Данило, от жары выступила смола. Бревна постепенно складываются в небольшую, но уютную баню; скоро останется только сочинить крышу да позвать кума Родиона, который большой мастер по печкам. Вот и еще бревно притащили, Данило побежал в избу, должно быть, чайник поставить, а Иван присел на бревно и задумался. Потом поднимает голову и смотрит. А смотрит, надо сказать, в аккурат в то самое место, где бы я стоял, если б глазами это видел, а не словами нащупывал. И такое у него в лице впечатление, будто меня не видит, но знает, что я тут есть. И такие вдруг говорит слова:

"А что про нас пишешь - так это правильно. Потому как есть в писании твоем такое понятие, что раньше мы друг для друга прозрачные и несуществующие были, а теперь получаемся обоюдно хорошие. Значит соседями стали. А то кум Родион говорит - вот, пишет тут про вас один. Я ему неужели и до того дошло. А он мне - совсем, вижу, вы с Данилой в своих диковинных явлениях людей разучились замечать.

Вот будете завтра баньку строить, так ты глаза разуй да возьми на заметку. Смотрю сегодня - и правда. Прислушался - что ты там написал, и думаю - а что, ладно. А ежели не все складно, так тоже не беда, дерево, вон, тоже бывает поглядишь - корявое, а присмотришься - да разве ж оно может быть другое? Да и ты нас с Данилушкой прости, коли чего не так. Уж мы какие есть, такие и есть. Вы там, мы здесь, каждый мурашок свою соломинку тянет, а вместе - один дом получается, в котором все и живут потом.

А ты, глядишь, и другую книгу напишешь, и третью - и про огонь морской, как ты его видел, и про город этот, что олень давешний со мной поделился, а ты, я смотрю. давно знал... А если и не напишешь - тоже дело, может, про это писать и не надо, а надо душой строить, чай, сам потом будешь в нем по улицам ходить со зверем светящимся, а как про это словами? Так ли, иначе ли, - в радость мне, что ты к нам зашел, приведет Бог - еще встретимся, погляжу хоть - какой ты статью будешь. Ну, не поминай лихом..."