Важа Пшавела - Поэмы

Смеркается. Сажей покрыт
Мрак заночевавших ущелий,
Так тих и печален их вид,
Как будто они заболели.
Грустит под обрывом овраг.
Арагва, что понизу скачет,
И та, как и камни, в слезах.
Мне ясно, о чем они плачут.
Призывы бессонных гонцов
Разносятся в воздухе горном:
"Кого не дочтем средь бойцов,
Да сгинет со всем своим корнем".
Нигде не заметно костра,
Пастушьей не слышно свирелки.
Все втащено в дом со двора
До самой последней иголки.
Все в села скорей убрались
И в башнях крутых схоронились,
Куда-нибудь в тайную близь
Коровушек спрятав, кормилиц.
Дрожащего света намек
Мерцает в Хахматской часовне
Сквозь ясеня крайний сучок.
От свеч на ограде светло в ней.
Огонь, как на смертном одре,
Все дышит слабей и раздельней.
Лишь двое хевсур на дворе,
А то ни души у молельни,
Один из них руку отвел.
Кровь на руку каплет с железа —
В ногах у них жертвенный вол.
Он только что, верно, зарезан.
Бердия — хевисбери
Подай тебе, Миндия, бог
По силе, с какою ты просишь,
По жару молитв и тревог,
С которыми в жертву приносишь.
Будь славен, доколе твой меч
Хевсур ограждает селенья.
Ты всех побеждал: не изречь
Креста к тебе благоволенья.
Что столько быков перевел?
Поди, это будет десятый,
Какие грехи, богомол,
Страшат тебя дальней расплатой?
Для жертвы довольно быка.
А ты, значит, просишь без меры.
Прости меня бог, старика,
Коль сбрякнул я что против веры.

Две пары еще на базу,
Да три иль четыре телицы.
Я тоже их в дар принесу,
Лишь только б от язв исцелиться.

От язв? Ниоткуда о них
Не слышал. Про те только разве,
Что ты исцелял у других,
А ты о какой еще язве?

Нет, Бердня, речь об ином.
Сказать нелегко начистую.
Свой грех мы с трудом сознаем,
Не то, что ошибку чужую.
Богач на словах то да се,
Мошны ж пред людьми не развяжет.
А впрочем, вам скоро про все
Гонец из долины расскажет.

Ты наша надежда. Зачем
Тебе предаваться сомненьям?
Не спорь, это ведомо всем
Беседы твои с провиденьем.
Мы знаем, и как нам не знать,
И вновь ни к чему переторги,
Какую тебе благо дать
Святой посылает Георгий.
Бог смилуется над тобой
И нас не оставит, как ране.
И кубок подняв над главой,
Он стал совершать возлиянье.
Слезами наполнился взор
Молящегося, и ладонью
Он их, отвернувшись, утер,
Чтоб не увидал посторонний.
Потом опустился у врат,
Едва сохраняя осанку,
Как луга прокошенный ряд
Иль срубленных прутьев вязанка.
Молитва невнятно жарка.
Доселе не видывал Бердья
От Миндии, от бирюка,
К молитве такого усердья.
Еще удивляет его,
Что страстность мольбы не похожа
На тихих молитв торжество
И веру в участие божье.

Был о полночь ливень и град.
Вода, разбивая пороги,
Сносила остатки преград,
Встречавшихся ей по дороге.
И с гор было к сроку нельзя
В долину привезть донесенье.
Обложено небо, слезя
Густою росою растенья.
И свечи уже сожжены
В Хахматском церковном притворе,
Не видно нигде старшины
И воина в бранном уборе.
Лишь церковь стоит, где была,
И смотрит в раздумье угрюмом,
Как двигает камни русла
Арагва с назойливым шумом.
С утра седловины кряжа
Покрылись толпой покаянной;
Под платами, крылья сложа,
Потупясь, стояли туманы.
Мы рады обилью воды,
Когда она травам во благо,
Но были следами беды
Та мгла над лугами и влага.
Ущелье и роща внизу,
Не давно лишь из-под обвала,
Забыв про ночную грозу,
Блестят как ни в чем не бывало.
Но башня с крутой высоты
Невесело смотрит в ущелье.
Как гор каменистых цветы,
В ней женщины с ночи засели.
Всё судят они да рядят
О том, победят ли хевсуры,
В лощину уставивши взгляд
Сквозь башенные амбразуры.
Все шепчут молитвы святым
За войско, за сына, за друга,
И, точно на блюдечко, им
Отсюда видать всю округу,
Весь лес до листочка, всех птиц,
Все камни, всю рощу с ущельем.
На досках сидят у бойниц
И сетуют за рукодельем.

Ты что ж это, Мзия, всех злей,
Напрасной тоской себя гложешь?
Для мужа глаза пожалей.
Ты в смерть его верить не можешь.
Тебе ли не знать, что война
Для Миндии первое дело?
Рука еще не рождена,
Чтоб в схватке его одолела.
Что ж мне ты прикажешь тогда?
В походе ведь муж да три брата.
Вот это беда так беда.
Как мне убиваться тогда-то?
Не Миндье бояться меча.
Лишь славу свою приумножит:
Кто век убивал рогача,
И нового нынче уложит.

Ох, смерть мне, когда что случись!
Ему что-то скверное снилось.
Весь год он грызмя себя грыз.
Какую-то чувствовал хилость.
Стращал нас, что всех перебьет.
Не сжил, слава богу, со свету.
Но, в набожность впавши, весь скот
На жертву извел по обету.
Бывало, вернется, грустя,
Сидит и не трогает хлеба.
Чуть что, в три ручья, как дитя,
И вновь под открытое небо.
"Беда мне, я клад потерял",
Шептал он, бывало, я слышу.
И точно он звезды считал.
Просиживал ночи на крыше.
От всех сторонился молчком,
Старался ни с кем не встречаться,
Все стало тогда не по нем.
И первыми мы, домочадцы.
Что дива, коль в горе таком
Его седина убелила.
Зимою в потемках, тайком,
Частенько за ним я следила.
Зачем он так уединен,
Тогда поняла я не очень,
Зато догадалась, что он
Народной судьбой озабочен.
Уж не послужить мне стране,
Говаривал он все несвязней
И к детям моим и ко мне
Все больше питал неприязни.

Я просто не верю ушам.
Ты знаешь, какого мы мненья.
Твой Миндия, кажется нам,
Идет только с солнцем в сравненье.
Хотя б ты прибегла к божбе,
Не удостоверишь рассказа.
Не тот он, чтоб, плачась тебе,
Другим не открылся ни разу.
И что это, скажешь, за клад?
И что это вдруг за утрата?
И как это так невпопад,
Что дети и ты виноваты?
И как я поверить могу,
Чтоб руку на близких он поднял?

Без солнца мне жить, не солгу.
Мне памятно все, как сегодня.
Он руку простер на детей
И начал пенять нам с досадой:
Для вас и для ваших затей
Я делать пошел, что не надо.
Я стал дроворуб, зверолов,
Как будто убийство забава.
Зато я не слышу цветов
Оглохшей душою лукавой.
Я мудрость и мощь растерял,
Чтоб только живот ваш раз дулся.
На что мне мой меч, он вскричал
И им на меня замахнулся.
Три раза спасалась: едва
Меня не прикончил он пулей.
Спасибо, в нем жалость жива,
А то бы мы не протянули.

Тогда, значит, правда, кума,
Сгубила нас всех твоя жадность.
В военное время сама
Ты знаешь суда беспощадность.
Тебя мы живою сожжем.
Ты мужа на грех наводила,
А мы только им и живем,
Лишь Миндии держимся силой.