Виктор Широков - Иглы мглы

И в расцвете весеннего дня,
и зимой леденяще-кинжальной
иглы мглы не кололи меня,
лишь хвоинка какая ужалит.
Ждать недолго. Порвется струна.
Полминуты повоют собаки.
Русь-Россия, родная страна,
только ты и спасешься во мраке.
Только ты. Позабыв обо мне,
нарожаешь веселых поэтов,
чтобы мгла растворилась в вине
огнезарно-кровавых рассветов.
Как мы жалки под старость, голы,
нищебродны, смешны и убоги…
Отыскали меня иглы мглы
на последнем житейском пороге.

Плачу. Плачу. Плачу.
С усердьем очевидца.
Врачу и палачу.
Никак не расплатиться.
Ни доллар и ни рубль,
увы, не всемогущи.
Ты забытья хлебни.
Глотни Летейской гущи.

Всё пропил я: силу, здоровье,
любовь и мятущийся ум;
нередко платил я и кровью,
такой удалой толстосум.
Случайно оставил удачу.
Впадая порой в забытьё,
живу я на мелкую сдачу.
Я, видно, достоин её.

Несмотря на женины старанья,
не умею аккуратно пить.
Как в первостатейном ресторане,
во сто крат приходится платить.
Хуже сук, душою трижды суки,
обирают бравые менты.
Вот она, последняя наука!
Вот пример гражданской правоты!
Сколько раз я проходил сквозь это,
но не понял, не уразумел.
Водка с неумелой сигаретой
сладостный и действенный коктейль.
Почему ж тогда я безутешен?
Что взываю к Божьему суду?
Осознай, что многократно грешен.
Сам виновен. У себя краду.

2002-й.
Так что же он сулит
зеркальною игрой:
две двойки и нули?
Дурная голова,
ты прешь к концу, скуля…
Пойми, как дважды два,
не жизнь, а — два нуля.

Как мне хочется выпить лекарство
и мгновенно навеки заснуть,
чтоб не видеть, как в темное царство
продолжается гибельный путь.
Чтоб не чувствовать тень Немезиды
в двух шагах за своею спиной;
чтоб изжить, позабыть все обиды;
дверь захлопнуть, закрыться стеной.
И поверьте, себя не жалею;
жалко дочь, еще больше жену
обездолить кончиной своею,
увеличив свою же вину.
Что ж, я пожил; и все-таки глухо
свет надежды меня веселит;
а душа как щенок лопоухий
льнет к прохожим и тщетно скулит…

В снах — себя узнаю по затылку.
Настигаю удачу свою.
Собираю пустые бутылки.
Как прожить в либеральном раю!
Собирается все, что посеял,
все, что пропил и что потерял…
Ах, Расея, Расея, Расея,
зря ль вынянчивал свой идеал!

"Он покупает звуки неба,
он даром славы не берет".
М. Ю. Лермонтов
Сполна прошел я курс науки.
Почти с отличьем аттестат.
Умею слышать неба звуки
и гул подземных канонад.
В пещеру превратил обитель.
От книг темно в ней, как в бору.
Живу, как завещал Учитель,
и даром славы не беру.
И если не дают — не надо.
Я полон гордости другой:
есть, есть высокая награда,
неукоснительный покой.
Я заплатил всей жизнью цену,
чтоб заглянуть за окоем,
чтоб ощущалось неизменно,
что все — в тебе, и ты — во всем.
Жаль, остается лишь мгновенье,
и кану в черную дыру.
Прости меня, стихотворенье.
Ты выживешь, а я умру.

Очистимся страданьями? Не знаю.
Обидами, как копотью, покрыт.
В груди — не сердце, а дыра сквозная.
Сжигает душу бесконечный стыд.
Проходит день за днем и год за годом
в немыслимом горячечном чаду.
Исхода жду, испуганный исходом.
Страшусь беды, стократ пройдя беду.
Общения с собратьями столь редки.
Веду одной лишь памяти дневник.
Оторванный листок от крепкой ветки,
лечу стремглав; бесценен каждый миг.

Какие-то слова поймал, прости, Господь,
но протестует ум и недовольна плоть.
Слова — не серебро, но чистые почти,
коль ты их записал. Жаль, слово не в чести.
Сегодня лишь дела нужны; и в этом суть,
что смог ты отыскать, что смог ты зачерпнуть.
Поймал ты судака или галоши гниль…
Живи, живи пока. Смерть еще хуже. Гиль.

Как же быстро проходит время!
Человечья жизнь коротка.
Я мечтал говорить со всеми,
а молчал и валял дурака.
Я хотел заработать денег.
Честно. Чисто… Ограблен не раз.
Ну и кто же мой современник,
соплеменник и высший класс?
Парадокс нынче правит в доме.
Я избит, как простой алкаш.
Мой грабитель стоит на стреме,
низколобый, словно Челкаш.
Ничего не хочу. Не желаю.
Правит мафия. Слава — дым.
Пусть собаки вослед полают.
Мне не скучно с собой самим.
Сам себе и отец, и предок,
сам себе и сын дорогой.
Я еще покучу напоследок.
Водки выпью глоток, другой.
Новогодье передо мною.
И покорна руке строка.
Что я хнычу? Чего я ною?
Впереди века и века.

Сочинители страшных историй,
ваша жизнь несказанно права,
как и тех, кто на грязном заборе
пишет мелом срамные слова.
Если что-то в душе остается,
служит верною пищей уму,
это песня, что хором поется,
да рассказ о Каштанке с Муму.
Мы запомнили все, поголовно,
те сюжеты, что сутью просты,
где слова соразмерно, как бревна,
собираются в связки, в плоты.
Так что хватит брехать про элиту,
про к искусству проложенный галс,
перечтите разок "Аэлиту"
и летите ракетой на Марс.
А как только приляжешь беспечно
и начнешь погружаться во сны,
то космическим холодом Нечто
вдруг уколет в районе спины.

Я проявил недавно бдительность,
прильнул к чужому разговору,
содомизируя действительность,
демонизируя Гоморру.
Случилось это между станцией
"Таганской", ближе к "Пролетарской".
Я с лету был сражен дистанцией
с блондинкой с выправкой гусарской.
Она в меня настолько вдвинулась,
что я повис расчетверенно,
держась одной рукой, как жимолость,
за голый поручень вагона.
Зачем скрывать, всегда блондинками
я был раздвоен и расстроен,
но чтобы так: глазами-льдинками
столкнуться — дело непростое.
Вагон был переполнен жертвами
непредсказуемых перверсий,
немыми криками и жестами
погрязших в виртуальном сексе.
Как Данте, я сражался с вымыслом,
искал Вергилия неловко,
как вдруг меня наружу вынесло
людской струей на остановке.

Прожив три дня без потрясений,
без драки и без грабежа,
я подтверждаю без сомнений,
что жизнь, конечно, хороша.
Приятно попадать в объятья
неукоснительного сна
и веровать, что люди — братья,
что нет зимы, одна весна.
Но это все — сплошные враки;
мелькнет момент и — от винта;
ведь ждут-пождут за буераком
не два бомжа, так два мента.

Отчего, я никак не пойму,
я живу на проспекте Му-Му.
Странноват я, друзья, мумуват.
Вот такой нестоличный формат.
По ночам я жену обниму
и шепчу ей: му-му да му-му.
Весноваться готов, зимовать,
чтобы только одно повторять.
Что явилось ко мне наобум.
Уж такой записной тугодум.
И, наверное, слава уму,
я помру на проспекте Му-Му.