Виктор Широков - Иглы мглы

Среди чужих и лиственных,
ночных и соловьиных
твой голос был единственным,
а наша плоть единой…
Припоминаю сотую
частицу нас с тобою,
другой объят дремотою,
одет разлуки тьмою.
Казалось в дымной заволоке,
что тот же самый трепет
встречают, взявшись за руки,
леса, поля и степи.
И все, что было сущего,
напоминало спящих
без прошлого и будущего,
застрявших в настоящем.
Мелькнула и, озябшая
слезинкою соленой
звезда, любви не знавшая,
скатилась с небосклона.
Серебряными гроздьями
нахохлились созвездья.
Не звезды — люди. Врозь они,
когда бы надо вместе.

На край тахты присела,
взглянула взглядом долгим,
как будто бы прицелясь
из вскинутой двустволки.
Отложенная книжка
лежала мирно рядом,
а ты смотрела слишком
прямолинейным взглядом.
И говорили очи,
тревоги не тая:
"Какою ты захочешь,
такой и буду я!"
Как бы в раскрытой книге
я заново прочел
все радостные миги,
где горечь ни при чем.
Зачем тогда я прятал
от самого себя
каштановые пряди
взаправдашней тебя?
Зачем придумал образ,
искусственную смесь,
когда ты, словно воздух,
неотвратимо здесь?!
И отвечали очи,
тревоги не тая:
"Какою ты захочешь,
такой и буду я!"

Не та, что хуже воровства
приди иная простота,
чтоб каждой строчке вырастать
путем кленового листа;
чтоб далью был разбужен глаз…
И ощущеньем высоты
входило в нас, входило в нас
сквозное чувство простоты.

Обо мне не говорили: сложен.
Чаще отзывались — непонятен.
Был я, словно дом, из клеток сложен
собственных и собственных понятий.
Я свои стихи читал ребятам. Рядом
жили и со мной учились.
Их глаза вставали длинным рядом:
то они тускнели, то лучились.
Но последнее случалось редко.
Чаще слышал: "Эвон, брат, загнул ты…"
Я им доказывал, я спорил резко;
и было после муторно и мутно.
А знаете, пожалуй, не напрасно
стихами я товарищей терзал.
Сейчас припоминается прекрасно,
как я работал, мыслил и дерзал…
Да что я о себе… Мои ребята,
бывает, просветленны и тихи,
попросят даже слишком виновато:
"Ну, где твои последние стихи?
Когда тебя представит миру "Юность"?"
Обманываю: бросил эту дурость.
С чего бы это вздумалось беречь!
Мне стыдно за вчерашнюю бездумность
и страшно за сегодняшнюю речь.

В кафедральном соборе открыта сейчас галерея,
чтобы мог посетитель узнать о великой Перми
и по залам прошествовать, высокомерно глазея
на собрание редкостей, скрытых тугими дверьми.
Чтобы мог он потом, помянув в холостом разговоре
про иконопись Савина и лицевое шитье,
с тем же пафосом долго расхваливать Черное море,
и песок побережья, и дачное летом житье.
Из-за этих стихов на меня обозлятся эстеты:
как я смел тонковедов уподобить невеждам таким?!
Только мода въедается глубже, чем ржа осыпает
монеты,
в отношения наши, в привычки, в то, к а к говорим.
Я молчать не хочу, когда вижу холеную маску
человека, цедящего истину знающим ртом.
Он Платонова любит, он к Лорке относится с лаской,
он вам даст почитать Вознесенского новенький том.
Он коснется кино — Куросава и Антониони,
он и в спорте силен, и в политике знает он толк…
Почему-то всеядность такая пугает невольно:
говорит-говорит, а не лучше бы взял да умолк…
Потому что порой, навидавшись интеллектуалов,
я домой прихожу — и в смятенье не знаю, как быть?!
Просто сердце устало от мудрых бесед ритуалов;
слишком мало натуры и сложен искусственный быт.
Я копаюсь в себе: а быть может, я тоже такой же?
Может, жадность до жизни придумана — сыграна
мной?
И озноб продирает металлической щеткой по коже,
со всеядностью зряшной в себе продолжается бой.
А приезжие люди тем временем ходят в соборе,
поднимаются в зал деревянных пермских скульптур;
и встречаются здесь, словно сходятся в давешнем
споре,
представители разных веков и различных культур.
Что откроют живые в резьбе, в изваяниях мертвых?
Что в них вызовут эти страдающие Христы?
Что с собою вы, люди, из бывшего храма возьмете?
Унесите хотя бы щепоть пресвященной земной
красоты!
Я когда-то хотел посвятить им стихотворенье,
Чтоб в конце, отвергая религии собранный хлам,
зачеркнуть мастеров гениально-безвестных
творенья,
упростив их искусство, поверить неверным словам.
Я хотел написать: настоящие пермские боги
не в хранилище собраны, это совсем не они.
Настоящими были лесорубы, охотники и углежоги,
чрез ваянья вошедшие в наши великие дни.
А сейчас понимаю: создав своего "Саваофа",
Дмитрий Домнин оставил не соседа грядущим
векам.
Нет, он Бога творил, он чеканил из дерева строфы
литургии, осанны… И это высокий вокал!
Навсегда уважаю великое мастера право
освещать целый мир светом выстраданных идей.
Да святится вовеки высокая вера и правда
этих честных людей, этих чистосердечных людей,
что открыли мне век восемнадцатый, век непонятный,
век страстей позабытых, креста, бердыша и ножа…
И когда, испугавшись чего-то, пойду на попятный,
пусть мне вспомнится добросердечный Никола
Можай!
После праведных лиц, после искренних ликов Усолья
будет легче заметить холеную маску лица.
Это пермские боги меня научили, и словно
я их знаю всегда, навсегда, до конца!

Заученность обычного мирка:
прибавить здесь, тут разделить и вычесть;
твоя возможность, в сущности, мелка:
указано все правилами свыше.
Сначала это нравится почти
не думая, проводишь вычисленья;
как вдруг тебя надумает постичь
свое, совсем особенное мненье.
Ты не согласен просто так решать,
пытаешься постичь первооснову
делаешь столь нужный первый шаг
к своей догадке, к верной мысли, к слову…
Доска крошится острием мелка…
Пыль сыплется, и возникают цифры…
Уже твоя возможность не мелка,
уже видна, как подоплека в цирке,
разгадка тайного, начало всех начал
геометрическая сущность мира;
и — ученик — становишься на час
создателем неведомого мира.
Ты сам его открыл, своим путем
дошел, отбросив истины чужие;
чтобы потомок как-нибудь потом
отверг его, свои напружив жилы.
Дерзает несогласный с прежним бог,
свои догадки проверяя смело.
Мир вечен, потому что вечна смена.
В движении движения залог.

Переулок Сивцев Вражек.
Сколок сказочных речей.
В этот каменный овражек
человеческий ручей
затекает… Здесь — заказник
зданий, мыслей и фонем.
Чувств непреходящих праздник
здесь витает надо всем.
По булыжинам горбатым
Здесь влеклась арба невзгод.
В переулке за Арбатом
птица Вымысла живет.
Я иду к поэту в гости
через страны и века
и густых метафор гроздья
так и сыплют с языка.
Расписной, как тульский пряник,
льнет и ластится косяк…
Сивцев Вражек, я — твой данник.
Получи сполна ясак.