Виктор Широков - Иглы мглы

Рядом с черным белое белей.
Черное еще черней на белом.
Жаль, не сразу различишь людей:
Тот — бездельник, этот — занят делом.

Ах, эти пьянки на Таганке
и эти споры двух Россий,
где словно бледные поганки
бутылки винные росли.
Какие здесь сверкали строки!
Шел стихопад. Стиховорот.
И если речь текла о Блоке,
никто не доставал блокнот.
И как я встряхивал упрямо
свой чубчик, ежели порой
Твардовского и Мандельштама
стравить пытались меж собой.
(Поэты в том не виноваты,
что, на цитаты разодрав
стихи живые — на канаты
их шлют для утвержденья прав).
Не помню доводы лихие.
Однообразен был финал:
меня очередной вития,
не слушая, перебивал.
Опять бряцали именами,
друзей и недругов громя.
Мне кажется сейчас — с тенями
сражалась только тень моя.
Ее бесплодные усилья
достойны слова лишь затем,
что те же слабенькие крылья
у антиподов вечных тем.
И если я пытаюсь снова
тебя отстаивать, Мечта,
то это значит — живо слово,
каким освящены уста.
Затем порой и грязь месили,
учили наизусть тома,
чтоб осознать, что мы — Россия,
что жизнь — История сама.

1
О чем тосковало ты, темное сердце,
Чего ожидало?
Удара инфаркта, позорного факта
острее кинжала?
Измены любимой? Невыносимой
душевной разлуки?
С чего ты томилось и что приключилось?
А может, со скуки?
Пугалось, как только пугаются
малые дети.
Стучалось, как запертый смертник
в заброшенной клети.
Кричало.
Немые кричат рукоплеском,
А ты колотилось…

2
Что же случилось?
И вечер, казалось, он не был так черен;
и зерен разбросанных звезд
не клевал еще месяц;
его гребешка не видели люди…
Так что ты заметил, сердце?
Какая-такая печаль снизошла
на твой остров?
Твой остов трясла лихорадка печали,
какую не знали доселе.
Спросили тебя о причине?
Чужие мужчины и женщины
шли равнодушно,
а ты наблюдало,
как путник, внезапно свернув
в подворотню,
никем не замеченный, видит
снаружи снующих, живущих, жующих,
спешащих куда-то;
не видящих кроме себя — никого…
Не почувствуют взора они,
бесчувственны и не они виноваты…
Лишь, в общем…

3
А впрочем…
Так кто же обидел?
Скажи. Покажи.
"Я простило", — ответило сердце.
"Забыло.
Такое нередко случалось".

4
Я просто впервые почувствовал сердце,
кровавый комочек.
Впервые во мне шевельнулась
чуть-чуть неуклюжая жалость:
"Я сам никого не жалел?!"
И тут же смешалось волнение это
с волнением сердца,
ведь мы же одно существо.
Я лишь раньше не чувствовал сердце.
Сейчас же несу как хрустальную вазу;
как ампулу с кровью — больному;
как дрожащее пламя слабенькой спички
на беспокойном ветру…
И слезы утру.
А царапинка так, заживет.
Вот.

5
И только на сердце останется
тоненький рубчик.
Забуду я сам
и забудет тот субчик,
который оставил след
на… досмертное количество лет.
Пока под плач родных
врач вскроет сердце в один дых
и установит печальный факт,
что я перенес
незамеченный прижизненный инфаркт…
И все-таки жил до естественной смерти.
Хотите — верьте, хотите — проверьте.

В долине Тигра и Евфрата
земля раздорами чревата;
здесь часто брат ходил на брата
опустошительной войной.
Сегодня вдумчивый историк
поведает, как храбр и стоек
был каждый, как безмерно горек
был путь…конечно, в мир иной!
В долине Тигра и Евфрата
земля находками богата:
монеты, бусы из агата,
щиты, сосуды, письмена,
гробницы, женская гребенка,
мечи, игрушки для ребенка
сработаны искусно, тонко
в мифические времена.
В долине Тигра и Евфрата
земля ничуть не виновата
в том, что и нынче брат на брата
нередко искоса глядит.
А так, как каждый храбр и стоек
и легче разрушать, чем строить,
вполне возможно, что историк
через столетья разъяснит:
в долине Тигра и Евфрата
земля находками богата:
монеты, диск от автомата,
противогаз, бутыль вина,
транзистор, женская гребенка,
часы, игрушки для ребенка,
засвеченная фотопленка!

Его унизил Годунов,
а Лжедимитрий заточил;
Василий Шуйский был готов
совсем отнять остаток сил.
Наверно, с болью и тоской,
желая время повернуть,
глядел великий князь Тверской
на жизненный коварный путь.
Пусть Грозный правил целый год
с ним наравне своей страной,
чужим его считал народ,
и для бояр он был чужой.
Быт перебежчика страшон.
Еще страшней его судьба.
Зачем полез он на рожон,
не пряча от ударов лба?
Зачем служить России стал
татарский хан Саин-Булат?
Устав от козней, слеп и стар,
он и монашеству был рад.
Но тяжек иночества крест
(читай: сослали под арест)
и вдалеке от отчих мест
над ним поставлен скорбный крест.
Круты истории весы;
но будет помниться в веках:
опальный "царь всея Руси"
сидел в угрюмых Соловках.
Он был лишь с виду одинок,
и просчитался Годунов;
и стал Касимов-городок
одним из русских городов.

Он давно знаком с тобою,
изумительный паяц.
Он смеется над собою,
унижений не боясь.
Над собою — над толпою.
Над собою — над судьбою.
И вылазит вон из кожи:
вот он добр, а вот он зол;
имитирует похоже
кожу бархатный камзол.
Не актерская находка
я еще умею вот как
но печальна и легка
остается на века
та утиная походка
и улыбка дурака.

Анна, жена моя! Писем помятых листки,
верю, отыщешь легко ты в минуты тоски.
Знаю, что почерк неровный прочтешь без труда,
а между тем, как вода, пробежали года.
Выучишь слово за словом, хоть писем скопилась
тетрадь;
Может, поверишь — не могут же мертвые лгать…
Буду лежать я, добро бы — зарытый в песке,
как и при жизни к твоей — равнодушный — тоске;
занятый думой… А, впрочем, вот это уж бред;
дум на том свете, конечно же, милая, нет!
Чувствую явственно мокрую глину.
Холодом сводит предчувствие спину.
Дочь моя выросла, есть у нее своя дочка,
Славная внучка; и ей три-четыре годочка.
Анною внучку мою окрестили.
Деда проведать порою приходят к могиле.
Где оно, лежбище праха, прибежище лени?
Воспоминаний роятся безмолвные тени:
теплая кухня, откинута крышка буфета;
через открытую дверь на столе виден веер букета;
там же из вазы соседней, как тесто, свисает сирень.
Вечер прохладный сменяет распаренный день.
Скоро уснут все, чтоб завтра с улыбкой проснуться;
Мне же и набок нельзя повернуться.
Одеревенело когда-то упругое тело.
Оттанцевало. Отдышало. Отпело.
Только в насмешку можно шептать: "отдохни…"
Ночи распустят пряжу, которую выпряли дни…
О, Пенелопа, жена моя верная Анна!
Что ты прядешь и прядешь неустанно
воспоминаний бессонную нить,
тщетно пытаясь с явью мечту воссоединить?.
Ткешь без конца незримое покрывало…
Воздуха мало…
О, если б ты знала, как мало воздуха здесь…