Виктор Широков - Иглы мглы

1
Каждой фразе предшествует мысль,
колыхнувшая стенки сосудов;
и не может наш бедный рассудок
предсказать неожиданный смысл
нашей речи — затем ли, что ей,
неразомкнуто слившейся с духом,
тяжко с телом, безгласным придурком,
и тошнее — совсем без костей…
Каждой фразе предпослана тень
наших славных и грешных деяний;
и, наверно, из всех одеяний
это самая верная сень.
Да святится союз и союз!
Фраз и личности. Слова и Дела.
Нет ни звездному свету предела,
Ни бессонному шепоту муз!
8 — 14.07.74

2
Снег в марте шел — как в декабре.
Со мною рядом шел, постылый.
Нас встретил пригород пустынный
огнями, вставшими в каре.
Лучи дрожали, как штыки.
Деревья ожидали казни.
Во мне ворочались рассказы
конкретной жизни вопреки.
И стало так нехорошо
в глухое время снегопада;
иное время было надо…
А, собственно, куда я шел?
На зыбких лапах стыла ночь.
Со всех сторон неслись проклятья.
Казался ближний клен распятьем,
и я не мог ему помочь.
Я заблудился в декабре;
вернее, в марте ошалелом.
Я очутился во дворе,
помеченном французским мелом.
Варфоломеевская ночь!
Я — гугенот; мне снова страшно
в чужое время пятой стражи;
и клен не может мне помочь!
Прочь! Заклинаю Богом! Прочь!
Сгинь! Ведьмой пропади бесследно,
Варфоломеевская ночь!
Часы стучали, как всегда.
Снежинкой падала звезда.
И рядом, здесь, вниз головою
снежинка падала звездою
и разбивалась навсегда
потусторонняя вода.
Я подходил к родному дому.
Я, наконец, нашел ответ:
"Хотел по времени иному
жить; а его — иного — нет!"
1966

3
Как странно — на лице славянском
вдруг азиатские глаза
плеснут своим непостоянством,
приманивая и грозя!
Какой монгол, в каком столетье
посеял дикие черты?
Как крепки варварские сети
и слабы женские мечты!
Но силу набирает робость,
заимствуя у ней огня…
Глазами Азии Европа
сегодня смотрит на меня.
9.09.70

Сойдясь с судьбою грудь о грудь,
хочу я время повернуть…
Железную узду накинуть
на озверевшего коня;
вскочить, привставши в стременах;
махнуть — в двух разных временах
за ветхий тын, где кровью маков
обагрена ночная степь…
О, пусть же я не буду слеп,
как — по преданию — Иаков!

Улица Росси,
твой Росинант великолепен.
Слезы, не росы — губят талант,
ибо нелепо.
Как ты потряхивал головой,
седенькой гривкой!
Рифму охаивал, на угловой
выкинув гривну.
Помнишь, Де Кирико маслом сумел
те же колонны:
как они лижут отцеженный мел!
Как вероломны!
Лирик сегодняшний, нео-Катулл:
рифмами — цифры…
За горизонты души заглянул,
вынянчил циклы.
Скажешь: Париж или Санкт-Петербург,
Ревель и Рига…
Сказочной птицей по имени Рух
рухнула Книга.
Крылья волочит по бренной земле,
сложит страницы…
Белые ночи… На ранней заре
новые птицы!

Идут осенние стихи…
Так листья хлынули лавиной.
Так копятся у глаз штрихи
у поседевшего мужчины.
Идут решеньем на разрыв
не вспоминать о ней, о доме…
И гасят маленький свой взрыв
в любой ласкающей ладони.

Когда начальных строчек тьма
меня с ума сводила,
какая ниточка впотьмах
ко свету выводила?
Когда с прожорливостью крыс
поэзии грыз оксфорд,
угадывался темный смысл
в параде парадоксов.
И обещалось в той горсти
(как зритель — в кинокадре),
что ожидание гостит,
хоть не указан адрес.
Вот с самой легкой той руки
и приходил к моменту,
когда величие строки
наглядней монумента.
Благословляю первый шаг
и тот надрывный дых,
с каким нашла моя душа
учителей своих!

Ах, как нужен нам пророк!
Маг. Советчик. Ясновидец.
Мысли, как соленья, впрок
в мозг-чуланчик становитесь.
Жить без новостей голо.
В чтении души не чаем.
Зрю в "Вечерке" уголок
"Спрашивай — отвечаем".
ВОПРОС: "Золотое кольцо лежало
рядом с ртутью и побелело.
Что можно сделать, чтобы извлечь ртуть?"
Столь истошно в телефон
женщина вопит в отчаянии;
аппетит пропал и сон;
блекнет золото венчальное.
Исповедовает кредо:
есть лосьоны, пудры, кремы,
ванны хвойные для тела,
а колечко побелело.
Есть театры, церкви, цирки
для души в бессонном цикле,
возрожденью нет предела,
а колечко побелело.
Речка, что ли, обмелела?
Тихо воют этажи:
"Где ХИМЧИСТКА, подскажи?"
Глазки бегали, как ртуть:
"Вам ОТДЕЛЬНО завернуть?"
Глазки щурились келейно.
Растекались по коленкам.
Глазки мерили хитро:
"Вам вино или ситро?"
Этот блеск и этот лоск
обволакивают мозг;
обмякают влажно губы;
золото идет на убыль…
ОТВЕТ: "Любую золотую вещь необходимо оберегать от соприкосновения с ртутью, ибо золото белеет и теряет свои качества. Восстановить первоначальный вид золота, видимо, невозможно".
У досужих горожан
тьма вопросов, а ответы
могут их опережать,
если в срок читать газеты.

Порой, ожесточась, со скуки,
сначала вроде бы легко
дыханьем греть чужие руки,
в мечтах от дома далеко.
Приятна теплота объятья.
Волнует радужная новь.
Но шелест губ и шорох платья
лишь имитируют любовь!
И не заметишь, как мельчаешь;
как окружит одно и то ж:
ложь в каждом слове, ложь в молчанье,
в поглаживанье тоже ложь…
Едва ль для настоящей страсти
друзья случайные годны.
Старательные, как гимнасты.
Как манекены, холодны.
И только дрожь замолкнет в теле,
заметишь, тяжело дыша,
что оба — словно опустели:
кровь отошла, ушла душа…
И, тяготясь уже друг другом,
проститесь, позабыв тотчас
чужое имя, голос, руки
и — не заметив цвета глаз.

Обидели. Беспомощно и горько:
мир перекошен, вывернут, разбит;
и сердце стало апельсинной долькой,
которую жует беззубый быт!
О, Господи! Зачем бывает разум
дан гнусной твари с языком змеи?
А веруешь, что песенные фразы
хранят в охрипшем горле соловьи.
И все-таки возмездье настигает,
над всем в природе правый суд вершит
и песня соловьиная летает,
и вечно ползает змеиный шип!

Был этот день тревожно мглист,
чего-то ожидая.
Гремел по тротуарам лист,
с деревьев упадая.
Так оглушительно гремел,
подобно жесткой жести,
что я лицом бледнел, как мел,
и ждал печальной вести.
И думал, что зимы приход
(колючей белой смерти)
в лед эти клены закует,
завертит в снежном смерче.
Невыносимо было жаль
молящих веток хилость;
и в душу светлая печаль,
как птица, поселилась.
Молчала площадь, как вдова;
и, словно бы из воска,
нагие стыли дерева,
беленые известкой.
Кто кисти в известь окунал,
плеща густую сырость,
чтоб, как к оглохшим окуням,
мы к кленам относились?!
Кто черствым сердцем не жалел,
дотронуться решаясь,
чтоб мертвый воздух тяжелел,
в кристаллы превращаясь?!
Еще гремел кленовый лист,
еще я шел куда-то;
и ветер-виолончелист
заканчивал сонату.
Как мухи белые, слепя,
возникли ниоткуда;
и это было — как судьба
и продолженье чуда.