Виктор Широков - Иглы мглы

Воспоминанья, крытые соломой.
Кто ухватился, тот себя не спас.
И смотрит вновь с расчищенной иконы
нерукотворно-рукотворный Спас.
Мы говорим о подлинном и мнимом.
По Угличу проходим, все в снегу…
Ах, что ты шепчешь, милая Марина?
Я не Димитрий, но и я солгу.
Ах, милая пленительная полька,
как глаз твоих неистов малахит!
Смежила веки (вековала сколько?
А ретивое до сих пор болит…)
Слежался снег. Скрипит под каблуками.
По Угличу проходим, все в снегу.
И колокольный звон плывет над нами,
и наша дочь смеется на бегу.
Но почему тревожно так и знобко?
Что нам сулит в столице месяц март?.
Заметена ночной метелью тропка.
Поленница лежит колодой карт.
Раскиданы колючие созвездья.
Непредсказуем поздний гороскоп.
И снег летит, такой же бесполезный,
и наметает времени сугроб.

Людей природа, в сущности, одна:
как ни ряди врожденные инстинкты,
сквозь оболочку хорошо видна
звериная повадка и косинка.
Срывается муштрованная речь.
Не справиться иному с хищным взглядом.
И в лесть горчинкою вползает желчь,
готова обернуться страшным ядом.
Есть у меня знакомый толстячок.
Сластена. Буквоед. Завзятый книжник.
Как злобно он сжимает кулачок,
когда с усмешкой говорит о ближних!
Его уж точно медом не корми,
дай посудачить о чужих ошибках;
и влажных губ облизанный кармин
кровавит откровенная улыбка.
Как точит зависть бедного порой,
а я его подтравливаю тихо…
Что ж, в Риме говорилось (Боже мой!):
Homo sum — humani nihil…

Три часа ожиданья — это много иль мало?
Жизнь меня обнимала, ломала и мяла,
жизнь меня волокла, как котенка, вперед
день за днем и за годом мелькающий год.
Я взрослел, понемногу в привычках менялся,
обминался, а все же пока не ломался;
я за жизнью волокся трусцой и шажком
и портфелем махал, словно мальчик флажком.
Было много мечтаний и много надежд;
я себе устанавливал новый рубеж,
уставал, отставал, и винил, и винился,
и порой сознавал, что вконец обленился.
Жизнь прощала меня и, жалея, ласкала…
Три часа ожиданья — это много иль мало?
Электричка трясется на стыках, как бричка.
В срок стремится успеть, долететь электричка.
Через ливень, сквозь зелень и высверки дач
мчится солнцу навстречу залогом удач.
Я трясусь в такт ее нескончаемой тряске,
я влеченью сейчас отдаюсь без опаски,
я спешу на свиданье с надеждой своей;
мой полет все быстрей, встречный ветер сильней;
Заоконная зелень сочней, зеленее…
Неужели я тоже сейчас молодею?
Далеко позади шум и гомон вокзала.
Три часа ожиданья — это много иль мало?
Скорость въелась в меня, как дурная привычка.
Вспыхнуть жарко стремится последняя спичка.
Сигаретка бикфордно чадит-догорает.
Расставаться со мною рассвет не желает.
Набирает свою светоносную силу,
чтоб взбодрить приуставших, болезных и сирых.
Полустанки минуя, летим оперенно.
Вон калека неспешно бредет по перрону.
Он, наверно, забыл, как томиться и мчаться;
повязали его добротой домочадцы;
чувство скорости жизнь беспощадно украла.
Три часа ожиданья — это много иль мало?
Может, жизнь моя вся до сих пор — ожиданье,
с каждой новой весной прежних чувств оживанье;
ожиданье любви, ожиданье удачи;
и я жить не могу, не умею иначе.
Ветром новых поездок лицо ожигаю,
ожидаю свершенья, опять ожидаю.
Все мы, люди, комочки разбуженной плоти,
в бесконечном полете, во вседневной заботе.
Воплощая мечты, говоря торопливо,
мы в любви объясняемся нетерпеливо.
Почему ты в ответ до сих пор не сказала,
три часа ожиданья — это много иль мало?

Люблю твое лицо мадонны:
из-под слегка припухлых век
взор грациозно-полусонный,
где вызов небу не померк.
Улыбку (с ней и черт не сладит)
и чуточку курносый нос,
твои распущенные пряди
наивно вьющихся волос.
Простосердечную небрежность,
недооформленную стать;
и нежность, нежность, нежность,
которую не передать.
Да что там нос, глаза и пряди,
весь водопад твоих волос,
когда б сказал, что в быстром взгляде
прочесть однажды довелось!

Я не хочу обманывать тебя,
мучительно я к прошлому ревную;
вновь ослеплен и днем бреду вслепую,
сухую кровь рассудком торопя.
К чему твердить про некий идеал,
про то, что так хотелось к изголовью
склоняться утром с чистою любовью,
которую всю жизнь свою искал.
Я знаю, время успокоит кровь
и вместо небывалого блаженства
оставит только жажду совершенства,
которой и является любовь.
Я не молю еще побыть со мной,
но знаешь, как, расправив с хрустом крылья
невидимым сознанию усильем,
вдруг тянется одна душа к другой!

Проясняет истину враз
оговорка или обновка…
Вновь размолвка промежду нас.
Неужели она надолго?
Без тебя жизнь моя — дрянцо.
Стоит ли говорить подробно.
Пред глазами — твое лицо.
Каждый взгляд, как удар под ребра.
Чудо-родинка на губе.
От обиды едва не плачу.
Что я значу в твоей судьбе,
если все-таки что-то значу?

Не смешную погремушку
и не перстень на руке
подарю тебе игрушку
под названьем бильбоке.
Красный шарик на бечевке.
Знай подбрасывай — лови.
Нужно капельку сноровки
и немножечко любви.
Что слова? Резону мало.
Не прикажешь и в стихах,
чтобы чаще вспоминала
наши встречи впопыхах.
Может, слишком я доверчив,
но мне кажется порой:
ты моим играешь сердцем,
тоже тешишься игрой.

Ночная тишина глуха, как вата.
Лишь изредка ее перерезает
далекий свист больших электровозов,
ножом консервным вспарывая сон.
Я в комнате один. В привычном кресле
устало разместилось тело. Снова
умчались мысли в дальние пределы,
где можно пробежаться босиком.
За окнами накрапывает тихо
осенний дождик. Ветер рукоплещет
вовсю шальными ветками деревьев,
роняя побуревшую листву.
А в памяти моей не меркнет солнце,
лежит спокойно гладь пруда Святого,
где лилия белеет невесомо.
Я к ней спешу подплыть, слегка коснуться,
чтоб осознать, что все это не сон.
Веселый воздух резво и покато
скользит по свежевымытым плечам.
Свет солнечный струится, как из лейки.
Двоится зренье, и тебя я вижу
всю в ореоле радуги цветной.
Ты проплываешь, юная русалка.
Струится водопад волос неслышно.
Слова твои крадет гуляка-ветер,
и только эхо вторит, искажая
сиюминутный смысл всевечных фраз.
Давно пора мне в комнату вернуться,
отставить кресло в сторону и тут же
тебе по телефону позвонить.
Но сон во сне, как неотвязный призрак,
как мириады разноцветных радуг,
слепит и снова смешивает зренье.
Я пробужденья жду. Далекий свист
ночных электровозов убеждает,
что не остановима жизнь, что нужно
инерцию движенья сохранять.
А, может, память этому порука,
и сон не просто отдых, дань покою,
а тот же бег в немой стране мечты?