Валерий Гвоздей - Ночная дорога

Ты чувствуешь смену причуд?

Дождь входит ко мне через крышу.

Я шелест волос твоих слышу.

И слышу – как стрелки бегут…

Как внимателен долгий взгляд.

Преломляют свет зеркала

И полет перспективы длят

В комнатенке, что так мала.

Но тебе не до их чудес.

И, глаза в стекло углубя,

Ты исследуешь темный лес

Постигаешь в стекле себя.

Тронет гребень ночную тьму,

Что живет в густых волосах.

Может, что-то и я пойму,

Отражаясь в твоих глазах?..

Заповедный мой лес!..

Замирает пульсация ртути.

Ускользающий взгляд

Не был брошен сюда наугад.

Но не знает конца

Это странствие в поисках сути.

Если ж есть поворот

То скорее всего, что назад.

Осторожных шагов,

Пропадающих в сумерках леса,

Не услышать вовек,

Не увидеть сквозь полог ветвей.

Пригибает к земле

Эта ноша, лишенная веса,

Груз твоей доброты,

Неотступной тревоги моей…

Сквозь сиянье прозрачной воды и теченье слепящего

света

Мерно плещет в глаза

первобытная

зеленоглазая мгла.

И когда-то пугавшая неодолимостью

сила запрета

Под твоею рукою становится вдруг

до смешного мала.

Изначальная мгла

проступает тяжелой, сверкающей солью.

Различаются дни

цветом глаз и оттенком звенящих волос.

Наше время созреет, как плод,

наливаясь

сомненьем и болью.

Может быть

лишь для этого

сад наш

на почве скудеющей

рос.

Только ветер звенящий промчится, вздымая покровы.

Птицы в небе продолжат судьбой предначертанный путь.

Звездный ветер откроет окно, отодвинет засовы.

И откроется взгляду прозрачная, чистая суть.

Совершенные линии рук, продолжение взгляда…

Стайка звезд затеряется в темных, как ночь, волосах.

Это эхо грядущего летней порой звездопада.

Две зеленых звезды отразятся в полночных глазах.

Лунным светом войду… Ты услышишь мое дыханье.

Пламя вдруг ощутив, ты поймешь, кто ночной твой гость.

Лишь к тебе прикоснусь – и в ответ на мое касанье…

Словно чуть покачнется налитая солнцем гроздь.

Темный шелк заструится – и встретятся наши губы.

Как прозрачен неистовой жажды моей родник.

Свет войдет в эту плоть. Будут руки нежны и грубы.

Средоточие света… И свят будет каждый миг.

От росы тяжелеет цветок. Тяжелеют покорностью руки.

Время тает, как льдинка в руке, устремляясь по капле к нулю.

Замирает в ладони ладонь. В тишине растворяются звуки.

Но иссякнет прозрачный родник, если жажду свою утолю.

Взглядом волка смотрю на тебя, но не взглядом, молящим о ласке.

Волк всегда застигает врасплох… И растерянный жест прихотлив.

К сердцу матери девочка льнет и внимает доверчиво сказке.

Знает мать, но не знает дитя: правят морем прилив и отлив.

Руки нежные тронут цветок и на волка поставят капканы.

Легче – в чьих-то глазах утонуть, чем найти путеводную нить.

Тихо взгляд от тебя отвожу – будто нож вынимаю из раны.

Слушать девочке сказки и жить. Долго женщине рану таить.

Словно два безрассудных дельфина,

Угодивших в игре на песок…

И прощанья холодная льдина

От беспомощных – на волосок.

Станем завтра пригоршнею праха…

Набегает угрюмо прибой.

Две янтарные капельки страха

Мы с тобой…

Между светом и тенью, по призрачной грани,

Дуновением ветра скользнув по судьбе,

Ты пропел. И заката холодные длани

Мертвой хваткой ложатся на горло тебе.

Жил под небом, как по небу странствует птица.

Вот и берег. Меж пальцев струится песок.

Жизнь поэта – песка слюдяная частица.

Дом его – шесть извечных сосновых досок.

Ты вода, сохранившая форму сосуда.

Я ж из тех, кто тебе не поставит свечи.

Для кого-то – Христос, для кого-то – Иуда,

Но как угли костра твоего горячи!..

Мягкой поступью ночь приближается к запертой двери.

Даже если молчать, не услышишь тяжелых шагов.

Ходят так в тишине только ночи да хищные звери,

Те, что ужас сплошной, от когтей – до кинжальных клыков.

Станет камень текучим, а воздух – стеклом затвердеет.

Потемневшее небо

провисло от тяжести звезд.

И хоть ночь глубока, уголь, пеплом подернутый, рдеет,

Как звезда, что скатилась с высоких небес на погост.

Птица прянула в небо и медленно тает в эфире.

А тяжелые звезды упорны в стремлении вниз.

Звездопад перепутал все ноты в небесном клавире…

И холодные волны ласкает томящийся бриз.

Сон разбился. Хрустит под ногами стекло.

Звездопад обернулся вблизи камнепадом.

Уплотнилось пространство, смещаясь под взглядом,

Там, где в двух направлениях время текло.

Дай мне чистую мудрость ночного дождя.

И сторицей вернется нехитрая ссуда.

И вода, повторившая форму сосуда,

Не исчезнет, щербинку в сосуде найдя.

Звезда над полем сонно слепла.

Струилась ночь из бездны синей.

Все серебрил небесный иней

В немом пространстве цвета пепла.

По лезвию судьбы идущим

Дано остаться в твердом слове.

Им по тропе идти не внове

Между желаемым и сущим…

Знаю таинство имени, магию взгляда.

Вот и двери открыты. Стреножено эхо.

К чему?

Если сомкнуты руки,

И губы не сохнут от жажды…

Может быть, лишь однажды…

Разве это не повод забыть о томлениях духа,

Полученных нами в наследство?

Есть верное средство:

От впаденья в маразм

Помогает впадение в детство.

О стремленье куда-нибудь деться!

Ты не знаешь – куда, я не знаю – зачем.

Как блаженно неведенье это…

Только отблески зная,

теряясь

в оттенках созвучий,

Проникая за грань,

но предел ощущая

в себе,

Как суметь уловить,

удержать

этот облик текучий

В бесконечной, незримой,

железом звенящей

косьбе?

Истончается контур, почти исчезает

граница

Между сном и пчелой,

между каплей

воды

и землей.

Проясняются лица. И каждое

словно страница.

Вскрикнет птица. И руки совьются

петлей.

Ускользая из сомкнутых рук,

ненадежного крова,

Все стремишься постигнуть

едва ли

доступное нам…

Напряженье

волнами исходит от каждого слова.

Что за тихая, тайная весть,

что за тяга

к волнам…

Омывая сознанье прохладным теченьем,

Отделяющим светлое имя от плоти,

Стать не сможешь мученьем моим и леченьем,

Откровеньем, наполненным смутным значеньем,

Неизбывным томлением и утоленьем,

Неизвестно к кому обращенным моленьем,

Наказаньем моим и последним прощеньем,