Игорь Губерман - Гарики на все времена (Том 2)

Да, Господи, вон черт нести устал
со списками грехов мой чемодан,
да, я свой век беспечно просвистал,
но Ты ведь умолчал, зачем он дан.

В моей душевной смуте утренней,
в ее мучительной неясности
таится признак некой внутренней
с устройством жизни несогласности.

Творец забыл — и я виню
Его за этот грех —
внести в судьбы моей меню
финансовый успех.

Пылал я страстью пламенной,
встревал в междоусобие,
сидел в темнице каменной —
пошли, Господь, пособие!

В людях есть духовное несходство,
явное для всех, кто разумеет:
если в духе нету благородства,
то не из души он тухло веет.

Я уже привык, что мир таков,
тут любил недаром весь мой срок
я свободу, смех и чудаков —
лучшего Творец создать не мог.

В духовной жизни я такого
наповидался по пути,
что в реках духа мирового
быть должен запах не ахти.

Хранителям устоев и традиций —
конечно, если рвение не мнимое,
нельзя ни мельтешить, ни суетиться,
чтоб не скомпрометировать хранимое.

Давно пора устроить заповедники,
а также резервации и гетто,
где праведных учений проповедники
друг друга обольют ручьями света.

Ханжа, святоша, лицемер —
сидят под райскими дверями,
имея вместо носа хер
с двумя сопливыми ноздрями.

Большим идеям их гонители
и задуватели их пламени
всегда полезней, чем ревнители
и караульные при знамени.

Идея, когда образуется,
должна через риск первопутка
пройти испытание улицей —
как песня, как девка, как шутка.

Мне кажется, что истое призвание,
в котором Божьей искры есть частица,
в себе несет заведомое знание
назначенности в ней испепелиться.

Что для нас — головоломка,
духом тайны разум будит —
очевидно, для потомка
просто школьным курсом будет.

Есть и в Божьем гневе благодать,
ибо у судьбы в глухой опале
многие певцы смогли создать
лучшее, что в жизни накропали.

Не так баламутится грязь
и легче справляться с тоской,
когда в нашей луже карась
поет о пучине морской.

В заботах праздных и беспечных
высоким пламенем горя,
лишь колебатель струн сердечных
живет не всуе и не зря.

Я не знаю, не знаю, не знаю;
мне бы столько же сил, как незнания;
я в чернила перо окунаю
ради полного в этом признания.

Провалы, постиженья и подлоги
познания, текущего волнами, —
отменное свидетельство о Боге,
сочувственно смеющемся над нами.

Все звезды, может быть, гербы и свастики
всего лишь разновидности игрушек,
лишь гусеницы мы и головастики
для бабочек нездешних и лягушек.

Мне симпатична с неких пор
одна утешная банальность:
перо с чернильницей — прибор,
которым трахают реальность.

Живя в дому своем уютно,
я хоть и знаю, что снаружи
все зыбко, пасмурно и смутно,
но я не врач житейской стужи.

Я так привык уже к перу,
что после смерти — верю в чудо
Творец позволит мне игру
словосмесительного блуда.

Куда б от судьбы ни бежали —
покуда душа не отозвана,
мы темного текста скрижали
читаем в себе неосознанно.

Работа наша и безделье,
игра в борьбу добра со злом,
застолье наше и постелье —
одним повязаны узлом.

Чем век земной похож на мебель
совсем не сложная загадка:
она участник многих ебель,
но ей от этого не сладко.

Для плоти сладко утомление —
любовь, азарт, борьба, вино;
душе труднее утоление,
но и блаженнее оно.

Много нашел я в осушенных чашах,
бережно гущу храня:
кроме здоровья и близостей наших
все остальное — херня.

Былые забыв похождения,
я сделался снулым и вялым;
пошли мне, Господь, убеждения,
чтоб, мучаясь, я изменял им.

Великой творческой мистерией
наш мир от гибели храним:
дух — торжествует над материей,
она — господствует над ним.

Вражда племен, держав и наций
когда исчезнет на земле,
то станут ангелы слоняться
по остывающей золе.

Я не считал, пока играл;
оплатит жизнь моя
и те долги, что я не брал,
и те, что брал не я.

Хоть я постиг довольно много,
но я не понял, почему
чем дальше я бежал от Бога,
тем ближе делался к Нему.

Спасибо Творцу, что такая
дана мне возможность дышать,
спасибо, что в силах пока я
запреты Его нарушать.

Под шум и гомон пьянок сочных
на краткий миг глаза закрыв,
я слышу звон часов песочных
и вижу времени разрыв.

Всем смертным за выслугу лет
исправно дарует Творец
далекий бесплатный билет,
но жалко — в один лишь конец.

К Богу явлюсь я без ужаса,
ибо не крал и не лгал,
я только цепи супружества
бабам нести помогал.

Свое оглядев бытие скоротечное,
я понял, что скоро угасну,
что сеял разумное, доброе, вечное
я даже в себе понапрасну.

Спасибо за безумную эпоху,
за место, где душа моя продрогла,
за вечности ничтожную ту кроху,
которой мне хватило так надолго.

Как одинокая перчатка,
живу, покуда век идет,
я в Божьем тексте — опечатка,
и скоро Он меня найдет.

Еще нас ветер восхищает
и море волнами кипит,
и только парус ощущает,
что мачта гнется и скрипит.

Давеча столкнулся я в упор
с некоей мыслишкой интересной:
в душах наших пламя и задор
связаны с упругостью телесной.