Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

Люблю я ломтиками дыни
Язык горящий охлаждать
И сквозь туман табачный, синий
Друзей улыбки различать.

Но вот пустеет зала. Поздно.
Выходим мы в холодный мрак…
И непорочна, и морозна
Встречает ночь толпу гуляк.

Как челн по морю, мчатся сани,
Мелькает сонных улиц ряд,
И, словно призраки в тумане,
Деревья в инее стоят.

Я вступил в половое общение
С похотливою, жирной старухой,
И – привязан к ней крепкой присухой,
Не питаю к себе отвращения.

Упиваясь развратными ласками,
Я ее созерцаю нагую,
Ей отвислые груди целую
И любуюся гнойными глазками…

Протрубили в медный рог.
Герцог едет на охоту!
Герцог едет в дальний лог,
Чтоб забыть свою заботу.

Тянет сыростью с полей,
Мокнут седла и попоны,
Мокнут шапки у псарей,
Хрипло каркают вороны.

Слышно чавканье копыт,
Пахнет шерстью псов горячих,
Герцог вдаль один спешит,
Обгоняя доезжачих!

Сжал поводья он рукой,
Стиснул нож и – сдвинув брови,
Мчится, трепетный и злой,
Алча алой, жаркой крови.

И звенят в его ушах
Стоны лживой герцогини,
Дерзко бросившей во прах
Нерушимые святыни…

Над водной зыбью ходят тучи:
На берег выполз трилобит,
Клешнею темной и могучей
Вцепившись в девственный гранит.

Над трупом нежной цистидеи,
Стеблями хрупкими сплетясь,
Чуть слышно шепчут сифонеи,
Как бы жалея и дивясь.

И как немые нереиды
Догомерических годин,
Вдали плывут эйриптериды
По лону трепетных пучин.

А по земле, еще пустынной,
Будя ее невинный сон,
Бежит за черною блаттиной
Приспешник Смерти – скорпион.

Я в пивной. За окном колыхается улица,
Распевает трамвай, как гигантский смычок.
За соседним столом захмелел и сутулится
Краснолицый, в потертом пальто старичок.

Я курю и смотрю беззаботными взорами
В озарено-прекрасную пропасть окна:
Там пролетки так радостно дышат рессорами,
Там лазурь над бульваром, как детство, ясна!

И как струйка дымка, голубая, беспечная,
Уношусь я душой за потоком людским,
И столица, гранитная, тяжкая, вечная –
Расплывается, как голубеющий дым.

Ты долго сдерживала страсть
И в одиночестве горела,
Но я помог тебе упасть
И взял измученное тело.

И помню, как в шестой этаж
Ко мне ты робко позвонила,
Я помню первый вечер наш,
Когда ты лампу потушила.

Я помню шепот твой: «Забудь!
Ах! не целуй! Пусти! Не надо!»
Но ходуном ходила грудь
И ласкам тело было радо.

Я помню, как ты без огня
Свое застегивала платье
И как сердилась на меня
За поцелуй и за объятье.

Я помню твой смущенный шаг,
Когда я вел тебя из дома,
Я помню, как в твоих глазах
Цвела блаженная истома!

Когда же я спросил: «Придешь?» –
Ты головою покачала,
И вдруг, скрывая страсть и дрожь,
«Приду!» – потупясь, прошептала.

Над мертвой пропастью машин
И электричества, и блуда –
Ты, – как единый властелин,
Ты, – как единственное чудо!

Была пора: над бездной вод,
Во мраке девственном и диком,
Господень дух свершал полет,
Блистая светлым, жутким ликом.

Над нашей бездной ты паришь
На крыльях благостно-могучих,
Над нашей тьмою ты горишь,
Как ясный луч горит на тучах.

Ты все, как Солнце, озарил,
Ты придал прелесть бегу конок,
Твоим лучом обласкан был
Монах, развратник и ребенок.

От зова башенных часов
До зова жалкой проститутки –
Все превратил в огонь стихов
Ты – Дух всеведущий и чуткий!

От Гонолулу до Москвы
Обвел ты мир орлиным взглядом,
Взлетал ты в дали синевы
И проникал в чертог к наядам.

И всюду был самим собой,
Прекрасным, мудрым и упорным,
Всегда блистал своей грозой
И «взором пламенным и черным».

Ты с мозгом Винчи сочетал
Всю крепость мускулов Бальзака,
Ты словно страж всевышний встал
Над царством хаоса и мрака.

Тобой наш век не сирота,
Тобой и мы бессмертны будем,
Ты в царство Вечности врата
Откроешь современным людям.

К «угасшим звездам» понесешь
Ты наши краткие печали
И нашей радостью зажжешь
Чужих пространств немые дали!

Когда ж примчится к нам Конь Блед
И факел Смерти нас осветит,
Твоим стихом ему, – Поэт, –
Все человечество ответит!

Я пойду в веселый дом,
Где наполнен каждый атом
Пылью, гнилью и развратом,
Каждый вздох залит вином.
Дребезжа, поет рояль,
В синем дыме мутны свечи,
В пудре плечи, пьяны речи,
По углам скулит печаль.
Здесь под песни горемык,
Слыша пьяного тапера,
Вспомню свет родного взора,
Вспомню чистый юный лик.
Здесь предам свою любовь –
Под туманящие звуки
На пропятие, на муки,
Чтоб она воскресла вновь!

Я на белом слоне проезжал по Сиаму,
Мне навстречу народ выходил!
Все меня признавали за Браму, –
Не признал только наглый мандрилл.
Он орехом кокосовым сильно
Запустил мне в пустую башку…
Это было, конечно, не стильно
И вселило мне в сердце тоску!

Леопард Папуасович Лыко
Умывался в ручье, близ Америки,
А жена его, жирная, дико
Завывала в жестокой истерике.
Леопард Папуасович вымыл
Грудь и шею водою жемчужною,
И внезапно почувствовал стимул,
Излечить чтоб супругу недужную.
На граните ногами базируя,
Подошел он к беспомощной даме,
И, своим безрассудством бравируя,
Стал гвоздить он ее сапогами!..

Настал июль: ебутся пчелы,
Ебутся в поле овода,
Ебутся с неграми монголы
И с крепостными господа.

Лишь я, неебаный, небритый
Дрочил в заплеванных углах,
И мне сказал отец сердитый:
"Без ебли ты совсем зачах!