Юрий Вейнерт - Злые песни Гийома дю Вентре

Я вижу день — народ сметет, восстав,
И королев, и королей со счетов!

Во мраке факел чертит дымный след.
Шаги слышны: солдат прошел дозором.
О камень гулко звякает мушкет.
Звонок вдали. И тихо. Полночь скоро.

Храни Господь от королевских слуг,
Храни от молодцов прево проворных!
Пусть не уйти мне от загробных мук —
Уйти б хоть от ворон в сутанах черных!

Куда идти? Эдикт — на всех заставах,
Слепые окна — на запорах ржавых.
Отряд, вооруженный до зубов…

Всю ночь по городу брожу тревожно,
И следом — Смерть, товарищ мой дорожный,
Торопится в истоптанных сабо.

Носитель обесславленной короны
Послал курьера к мастерам Кремоны
Купить секстет скрипичный повелел.
И вот оркестр — у грязного престола.
Ханже и мастеру заплечных дел
Колдун-скрипач наяривает соло.

Рыдают струны, ангельски звеня…
Отменный корм! — но явно не в коня:
Виолы трель не по душе вампиру —
Ему нужны не скрипки, а секиры,
Костры, и кровь, и черный ад кадил!
О, если бы ты знал его, Амати,
Столетней горной ели ты б не тратил
Ты гроб ему б сосновый сколотил!

Дырявый плащ, засаленная шляпа,
Круг на плече с гусиной красной лапой…
Услышав стук трещотки роковой,
В испуге сторонится даже нищий.
Нет ни ночлега в деревнях, ни пищи…
Кем заклеймен ты — Богом? Сатаной?

…Пророк ли, прокаженный ли, поэт —
Анафема! Эдикт! Вердикт! Запрет!
— Эй, берегись: Вентре еще на воле!
В костер его! Злодей опасно болен:

Стихами подстрекает к мятежу!
…Гляжу на плащ с гусиной лапой красной:
И впрямь, я прокаженного опасней —
Всю Францию трещоткой разбужу!

Паук-судья мне паутину вьет.
В ушах не умолкает гул набата…
Молиться? Не поможет мне Распятый:
Заутра я взойду на эшафот.

Не рано ли поэту умирать?
Еще не все написано, пропето!
Хотя б еще одним блеснуть сонетом —
И больше никогда пера не брать…

Король, судья, палач и Бог — глухи.
Вчера кюре мне отпустил грехи,
Топор на площади добавит "Amen".

Умрет Вентре. Но и король умрет!
Его проклятьем помянет народ,
Как я при жизни поминал стихами.

Ад в панике. Лукавый зол, как пес.
Хохочут черти, грешники хохочут,
Все — вверх ногами, шум унять нет мочи:
Кто в ад сонеты дю Вентре занес?!

Псалмы забыли праведные души.
Сам Саваоф торопится на крик:
В чем дело? — Тише! Погоди, послушай
Сонет Вентре «Усердный ученик»!..

Проклятье на меня — со всех амвонов.
С молитвами и похоронным звоном
Мои стихи сжигают на костре.
Но и в раю, и даже в пекле темном

И грешники и праведники помнят
Еретика Гийома дю Вентре!

Орел парит над бурею бессильной;
Не сокрушить морским валам гранит:
Так мысль моя над Смертью и Бастильей
Презрительное мужество хранит.

Ты лаврами победными увенчан:
В глухую ночь, под колокольный звон
Ты убивал детей и слабых женщин,
Но я тобой, Король, не побежден!

Я не умру. Моим стихам мятежным
Чужд Смерти страх и не нужны надежды —
Ты мне смешон, с тюрьмой и топором!

Что когти филина — орлиным крыльям?
Мои сонеты ты казнить бессилен.
Дрожи, тиран, перед моим пером!

Я знаю, что далек от совершенства,
На три ноги хромает мой Пегас.
Свои жемчужины, как духовенство,
У мертвецов заимствую подчас.

Когда мое перо усталым скрипом
Подхлестывает бесталанный стих,
Я утешаюсь тем, что ты, Агриппа,
Воруешь рифмы даже у живых.

Пожнешь ты лавры, нагуляешь жир…
Помрешь (дай Бог, скорей бы!) — скажет мир:
"Писал бездарно. И подох без блеска".

Я ж кончу, видимо, под топором,
Но скажут внуки: "Молодец, Гийом! —
И жил талантливо, и помер с треском!"

Маркизе Л.

Меня любить — ведь это сущий ад:
Принять мои ошибки и сомненья,
И от самой себя не знать спасенья,
Испив моих противоречий яд…

Далекая моя, кинь трезвый взгляд
На те неповторимые мгновенья —
Опомнись! И предай меня забвенью,
Как долг твой и любовь моя велят.

Не знать друзей, терпеть и день и ночь
Тоску разлуки, зря томясь и мучась, —
Зачем тебе такая злая участь?

О как бы я желал тебе помочь,
Сказав, что мой сонет — лишь жест Пилата!
Но — я в гробу: отсюда нет возврата.

Жонглер [19] Жонглер — здесь: уличный певец, менестрель. поет «Гийома злые песни»,
«Мясник!» — мальчишки Карлу вслед кричат.
Не надо мне ни лавров, ни наград:
Французам я и без того известен.

Меня де Гиз живьем сожрать готов:
Над ним Париж смеется до упаду…
Не надо мне ни славы, ни венков,
Змеиный шип врагов — моя награда.

Что в почестях! — Ведь узнаёт и поп,
И нищий, и придворный остолоп
Мои стихи, как узнают походку.
Что в смерти? — Я плюю на палача:

Чтоб дю Вентре заставить замолчать,
Всей Франции заткнуть пришлось бы глотку!

Взлетать все выше в солнечное небо
На золотых Икаровых крылах
И, пораженному стрелою Феба,
Стремительно обрушиваться в прах.

Познать предел паденья и позора,
На дне чернейшей бездны изнывать, —
Но в гордой злобе крылья вновь ковать
И Смерть встречать непримиримым взором…

Пред чем отступит мужество твое,
О, Человек, — бессильный и отважный,
Титан — и червь?! Какой гоним ты жаждой,
Какая сила в мускулах поет?

— Все это жизнь. Приняв ее однажды,
Я до конца сражаюсь за нее.

Осенний ветер шевелит устало
Насквозь промокший парус корабля.
А ночь темна, как совесть кардинала, —
Не различишь матроса у руля.

Далеко где-то за кормой — земля.
Скрип мачт, как эхо арестантских жалоб.
Наутро Дуврские седые скалы
Напомнят мне про милость короля…

О, Франция, прощай! Прости поэта!
В изгнание несет меня волна.
На небесах — ни признака рассвета,
И ночь глухим отчаяньем полна.