Константин Левин - Стихи

Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.
Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.
Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных
С шарнирными коленями и клюшками в руках.

Сейчас мои товарищи, комвзводы и комбаты
У каждого по Ленину и Золотой Звезде
Идут противотанковой профессии ребята,
Ребята из отчаянного ОИПТД [1] ОИПТД - огневой истребительный противотанковый дивизион. .

Достали где-то шпоры все, звенят по Фридрихштрассе,
Идут по Красной площади чеканным строевым.
А я сижу под Гомелем, с зубровкой на террасе,
И шлю им поздравления по почтам полевым.

Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.

Она выламывалась жерлами,
Но мы не верили ей дружно
Всеми обугленными нервами
В натруженных руках медслужбы.

За нас молились леди Англии
И маркитантки полковые.
Нас интервьюировали б ангелы,
Когда бы были таковые.

Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере - брому.
А те из нас, что были мертвыми
Земле, и никому другому.

Тут всё еще ползут, минируют
И принимают контрудары.
А там - уже иллюминируют,
Набрасывают мемуары...

И там, вдали от зоны гибельной,
Циклюют и вощат паркеты,
Большой театр квадригой вздыбленной
Следит салютную ракету.

А там по мановенью файеров
Взлетают стаи лепешинских,
И фары плавят плечи фрайеров
И шубки дамские в пушинках.

Бойцы лежат. Им льет регалии
Монетный двор порой ночною.
Но пулеметы обрыгали их
Блевотиною разрывною!

Но тех, кто получил полсажени,
Кого отпели суховеи,
Не надо путать с персонажами
Ремарка и Хемингуэя.

Один из них, случайно выживший,
В Москву осеннюю приехал.
Он по бульвару брел, как выпивший,
И средь живых прошел, как эхо.

Кому-то он мешал в троллейбусе
Искусственной ногой своею.
Сквозь эти мелкие нелепости
Он приближался к Мавзолею.

Он вспомнил холмики размытые,
Куски фанеры по дорогам,
Глаза солдат, навек открытые,
Спокойным светятся упреком.

На них пилоты с неба рушатся,
Крестами в тучах застревают...
Но не оскудевает мужество,
Как небо не устаревает.

И знал солдат, равны для Родины
Те, что заглотаны войною,
И те, что тут лежат, схоронены
В самой стене и под стеною.

Мы непростительно стареем
И приближаемся к золе.
Что вам сказать? Я был евреем
В такое время на земле.

Я не был славой избалован
И лишь посмертно признан был,
Я так и рвался из былого,
Которого я не любил.

Я был скупей, чем каждый третий,
Злопамятнее, чем шестой.
Я счастья так-таки не встретил,
Да, даже на одной Шестой!

. . . . . . . . . . . . .

Но даже в тех кровавых далях,
Где вышла смерть на карнавал,
Тебя, народ, тебя, страдалец,
Я никогда не забывал.

Когда, стянувши боль в затылке
Кровавой тряпкой, в маяте,
С противотанковой бутылкой
Я полз под танк на животе,

Не месть, не честь на поле брани
Не слава и не кровь друзей,
Другое смертное желанье
Прожгло мне тело до костей.

Была то жажда вековая
Кого-то переубедить,
Пусть в чистом поле умирая,
Под гусеницами сгорая,
Но правоту свою купить.

Я был не лучше, не храбрее
Моих орлов, моих солдат,
Остатка нашей батареи,
Бомбленной шесть часов подряд.

Я был не лучше, не добрее,
Но, клевете в противовес,
Я полз под этот танк евреем
С горючей жидкостью "КС".

Под вуалью лед зеленый,
А помнишь года:
Тебя мчали эшелоны
Бог знает куда...

Под вуалью жар карминный,
А помнишь года:
Шла ты по тропинке минной
Бог знает куда...

С кем пила ты, с кем спала ты,
Храни про себя.
От траншеи до палаты
Носила судьба.

И со мной примерно то же
Случалось тогда,
Тоже выжил, тоже прожил
Все эти года.

Тоже лучших, тоже верных
Друзей схоронил,
Пью в их память сладкий вермут,
Сырец раньше пил.

Неудобно рюмкой тонкой
Его распивать,
Как негоже песне звонкой
На тризне бывать.

Пей за мертвого солдата,
За сердце его...
А желать ему не надо
Уже ничего...

Я не любил писателя Фадеева,
Статей его, идей его, людей его,
И твердо знал, за что их не любил.
Но вот он взял наган, но вот он выстрелил
Тем к святости тропу себе не выстелил,
Лишь стал отныне не таким, как был.

Он всяким был: сверхтрезвым, полупьяненьким,
Был выученным на кнуте и прянике,
Знакомым с мужеством, не чуждым панике,
Зубами скрежетавшим по ночам.
А по утрам крамолушку выискивал,
Кого-то миловал, с кого-то взыскивал.
Но много-много выстрелом тем высказал,
О чем в своих обзорах умолчал.

Он думал: "Снова дело начинается".
Ошибся он, но, как в галлюцинации,
Вставал пред ним весь путь его наверх.
А выход есть. Увы, к нему касательство
Давно имеет русское писательство:
Решишься - и отмаешься навек.

О, если бы рвануть ту сталь гремящую
Из рук его, чтоб с белою гримасою
Не встал он тяжело из-за стола.
Ведь был он лучше многих остающихся,
Невыдающихся и выдающихся,
Равно далеких от высокой участи
Взглянуть в канал короткого ствола.

Был я хмур и зашел в ресторан "Кама".
А зашел почему - проходил мимо.
Там оркестрик играл, и одна дама
Все жрала, все жрала посреди дыма.

Я зашел, поглядел, заказал, выпил,
Посидел, погулял, покурил, вышел.
Я давно из игры из большой выбыл
И такою ценой на хрена выжил...

Выцвели мои глаза,
И любить меня нельзя,
А когда-то было можно,
А теперь уже нельзя.

Сморщились мои уста,
Говорят, что неспроста:
Миловали, целовали
Без венца и без креста.

А была-то я вкусна
И богата, как казна,
Хоть была простого званья,
Не графиня, не княжна.

Не графиня, не княжна
И не мужняя жена.
Говорят, отбаловала,
Наступила тишина.

Отшумел последний бал,
И драгун мой ускакал,
Наш известный сочинитель,
Пишет выше всех похвал.

Он прославился весьма
Канительностью письма.
И, однако ж, не хватило
Нервного ему ума.