Владимир Высоцкий - Нерв

Пускай живешь ты дворником, родишься вновь прорабом,
А после из прораба до министра дорастешь.
Но если туп, как дерево, — родишься баобабом
И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь.

Досадно попугаем жить,
Гадюкой с длинным веком.
Не лучше ли при жизни быть
Приличным человеком.

Так кто есть кто, так кто был кем, мы никогда не знаем.
С ума сошли генетики от ген и хромосом.
Быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем,
А этот милый человек был раньше добрым псом.

Я от восторга прыгаю,
Я обхожу искусы.
Удобную религию
Придумали Индусы.

Один музыкант объяснил мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила.
Заменят гитару — электрогораны,
Электророяль и электропила.

Но гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Я слышал, вчера кто-то пел на бульваре.
И голос уверен, и голос красив.
Но мне показалось, устала гитара
Звенеть под его залихватский мотив.

И все же опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Электророяль мне, конечно, не пара,
Другие появятся с песней другой.
Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой
На заслуженный, но нежеланный покой.

Гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами.

Десять тысяч и всего один забег остался.
В это время наш Бескудников Олег зазнался.
Я, мол, болен, бюллетеню, нету сил. И сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил: беги, мол.
Я ж на длинной на дистанции помру, не охну.
Пробегу всего, быть может, первый круг и сдохну.
Но сурово тренер мне: Что за дела? мол, надо Федя,
Главное, чтобы воля тут была к победе.
Воля волей, если сил невпроворот, а я увлекся,
Я рванул на десять тыщ как на пятьсот, и спекся,
Подвела меня, ведь я ж предупреждал, дыхалка.
Пробежал всего два круга и упал, а жалко.
И наш тренер, экс- и вице-чемпион ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион, иуда.
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски по банке,
А сегодня он кричит: «Меняй коньки на санки!»
Жалко тренера, он тренер неплохой, ну бог с ним.
Я ведь нынче занимаюсь и борьбой и боксом.
Не имею я теперь на счет на свой сомнений.
Все вдруг стали очень вежливы со мной, и тренер.

Да, сегодня я в ударе, не иначе,
Надрываются в восторге москвичи,
А я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мертвые мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает,
Репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,
вот мне бьют головой…
Я касаюсь,
попадают угловой.
Бьет «десятый», дело в том,
Что своим «Сухим листом»
Размочить он может счет нулевой.

Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят,
Хоть «десятый» его ловко завернул.
У меня давно такие не проходят,
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся, слышу голос из-за фотокамер:
«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе — ну лишний раз потрогать мяч руками,
Ну а я бы снял красивый гол».

Я хотел его послать —
не пришлось:
Еле-еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Вот опять!
Все ловить тебе, хватать,
Не дал снять».

«Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: Подите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте — я не в силах вам помочь».

Вот летит девятый номер с пушечным ударом,
Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить.
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…»
Чуть не плачет парень. Как мне быть?

«Это все-таки футбол, —
говорю, —
Нож по сердцу — каждый гол —
вратарю», —
«Да я ж тебе, как вратарю,
Лучший снимок подарю,
Пропусти, а я отблагодарю».

Гнусь, как ветка, от напора репортера,
Неуверенно иду на перехват…
Попрошу-ка я тихонечко партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.

Вот опять он ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно.
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография навечно.
А ну не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два
знаменит.
Не бежит он, а едва
семенит,
В правый угол мяч, звеня,
Значит, в левый от меня,
Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра.
Так что я не мог поделать ничего.
Снимок дома у меня два на три метра
Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
«Сколько ж мною испорчено прекрасных фотографий…»
Стыд меня терзает, хочь кричи.

Искуситель-змей, палач,
как мне жить?
Так и тянет каждый мяч
пропустить
Я весь матч борюсь с собой,
Видно, жребий мой такой…
«Так, спокойно, подают угловой…»

Я кричал: «Вы что там, обалдели? —
Уронили шахматный престиж!»
Мне сказали в нашем спортотделе:
«Ага, прекрасно — ты и защитишь!

Но учти, что Фишер очень ярок, —
Даже спит с доскою — сила в ем,
Он играет чисто, без помарок…»
Ничего, я тоже не подарок, —
У меня в запасе — ход конем.

Ох вы мускулы стальные,
Пальцы цепкие мои!
Эх, резные, расписные
Деревянные ладьи!

Друг мой, футболист, учил: «Не бойся, —
Он к таким партнерам не привык.
За тылы и центр не беспокойся,
А играй по краю — напрямик!..»

Я налег на бег, на стометровки,
В бане вес согнал, отлично сплю,
Были по хоккею тренировки…
В общем, после этой подготовки —
Я его без мата задавлю!

Ох, вы сильные ладони,
Мышцы крепкие спины!
Эх вы кони мои, кони,
Ох вы милые слоны!

«Не спеши и, главное, не горбись, —
Так боксер беседовал со мной, —
В ближний бой не лезь, работай в корпус,
Помни, что коронный твой — прямой».

Честь короны шахматной — на карте, —
Он от пораженья не уйдет:
Мы сыграли с Талем десять партий —
В преферанс, в очко и на биллиарде, —
Таль сказал: «Такой не подведет!»

Ох, рельеф мускулатуры!
Дельтовидные — сильны!
Что мне его легкие фигуры,
Эти кони да слоны!