Борис Нарциссов - Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Бесполезно вставать побежденному.
Откажись от ненужной борьбы –
Всё равно, не уйдут обреченные
От незрячей железной судьбы.

Мы окончим желанной развязкою:
Да пребудешь недвижен и тих.
Разве ты не почувствовал ласковых.
Холодеющих пальцев моих?»

Серый ангел нежнее склоняется.
Сыплет пепельный сумрак вокруг.
И мне слышно, как в сердце впиваются
Пальцы тонких, безжалостных рук.

Закрой глаза. Засни. И в этом
Тяжелом сне смотри в эфир:
Тывидишь мертвую планету,
Пустой, давно застывший мир.

Навеки черное молчанье.
В молчаньи грозно стынут льды.
В кристаллах льда на острых гранях
Дробится синий свет звезды.

Ты в мире радостном, как птица,
Взлетаешь в солнечном тепле.
Так вот, пойми: твой свет дробится
Звездою в ледяном стекле.

Травы курчавятся, склоны
Зеленью мягкой покрыв.
Тень от раскидистых кленов
Падает прямо в обрыв.

Дальше, в овраге, – пещера.
Корни пред входом, как сеть.
Сумрак таинственно-серый
Манит туда посмотреть.

Путник в пещеру заходит,
Нюхает запах земли.
Видит: под скошенным сводом
Складками тени легли.

Всмотрится в сумрак и ахнет.
Сердце в груди упадет:
Тусклые очи Арахны
Глянут из пыльных тенет.

Спавшее в черном колодце
Чутким охотничьим сном,
Грузное тело метнется
Членистоногим прыжком.

В ужасе путник не верит:
Бред этот слишком нелеп…
Путник! К паучьей пещере
Путь твой неволен и слеп.

Я знал: скорее из этого дома!
И я помню: схожу по ступенькам крыльца.
Почему-то мой двор мне стал незнакомым,
И в доме своем я вроде жильца

И надо уйти. Еще очень рано:
Сероватая мгла и рассвет в сентябре.
И как будто иду, и мне вовсе не странно,
Что длинный гроб стоит во дворе.

Трем женщинам в черном даю дорогу:
Они направляются прямо в дом,
В старомодных накидках, и шляпы их рогом
Торчат и притянуты туго платком.

Но я знаю одно– уйти мне надо,
И здесь я уже не жилец.
И, – конечно, – мой дом кирпичный и с садом,
А этот – дешевый и старый вконец,

И номер не тот, и улица тоже
Чужая совсем: названье не то.
Мне тут нечего делать. Прохожий,
Не заметив, задел меня краем пальто.

У вокзала мальчишка досасывал персик,
И листву метельщик высокий сметал.
«Что за город? Всё тот же: Трентон, Нью-Джерси…»
И голос его скрипел, как металл.

У него глаза как дыры смотрели,
Но я всё же спросил про число и про час.
«А всё то же, как было: восьмое апреля…»
– «Но сейчас ведь сентябрь!» – «То для них, не для вас…»

Я бежал – или плыл? – и догадка брезжить
Понемногу стала во мне.
Я бежал и старался ступать, как прежде,
Но не слышал шагов, как во сне.

Еще нельзя сказать:«свершилось»,
Но вот, свершается сейчас.
Как неожиданная милость,
Приговоренным каждый час.

Незримо маятник считает.
Но это – кровь стучит в висках…
Таят секунды страх и тают,
Но это – тает жизнь, и прах

Ложится серой пеленою.
Но это – сумерки. О, да!
Окончен день тобой и мною,
В клепсидре истекла вода

Холодный лик стоит в зените,
И жизни ткань сквозит, редка:
Все ощутимей рвутся нити,
И выпускает их рука

По альпийским лугам в октябре расцветает
Розоватым тюльпаном безвременный цвет.
Снег пойдет, нападет, полежит и растает,
А цветку ничего. Он туманом одет.

До зимы остается цветок ядовитый.
Он белеет в увядшей траве до конца.
Так вот эти стихи: ты ведь слышишь, как слиты
В них прощанье и нежность с шагами Гонца.

Осень – бурная дева Кундри –
Н а голос воет в лесу,
Рвет в исступленьи рыжие кудри:
Ей ли слова понесу?..

Вот я пришел под хвойные своды.
Вижу осеннюю даль.
Инок и рыцарь, работник Господень,
Кроток и прост. – Парсифаль.

Низкое солнце сияньем прощальным
Таинство света льет,
Чашей златою, святым Граалем,
В чьих-то руках плывет.

Но пред пламенным иконостасом,
Видишь, – и он обречен.
Трепещущий Амфортасом,
Истекающий кровью клен.

Во сне я вижу улицу пустую
В каком-то захолустном городке,
И странно мне, что вдруг я так тоскую:
В свой прежний дом попал накоротке

Домишки, огороды и заборы,
И ни души, и мертвый желтый свет.
Всё тот же сон, и всё стоит пред взором,
Как найденный на чердаке макет.

Я опускаюсь в глубь тогда, как рыба.
Я забываю там, что я – привычный я.
И вот, сквозит полупрозрачно глыба
Незнающе-дневного бытия:

Домишки, огороды и заборы.
Сипит звонок в убогой мелочной.
Мальчишки возятся в канавах с сором.
Так днем. Но жуток час ночной:

Фонарный свет здесь темен и тревожен,
И сторожит свою добычу тьма.
Здесь редкой тенью промелькнет прохожий,
И слепы мертвые дома.