Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Умолк Рустам, Гударз премудрый снова,
Открыв уста, сказал такое слово:

«Как речь твою мы перескажем там,—
Что бросил, мол, Иран в беде Рустам?

В народе, в войске — всяк бы усомнился,
Не впрямь ли ты туранца устрашился?

А нас предупреждает Гуждахам,
Что от врага не ждать пощады нам.

И коль Рустам на бой пойти страшится,
У нас непоправимое свершится!

Тревога в войске и в стране царит,
Всяк о Сухрабе только говорит.

Не отвращайся в этот час от шаха,
Пусть он ничтожен, пусть он ниже праха,

Но ведь природный шах Ирана — он,
А корень наш и столп наш — Кеев трон.

Как возликует враг наш, полный скверны,
Коль будет шах унижен правоверный!»

Так мужа наставлял Гударз-мудрец.
Рустам, подумав, молвил наконец:

«Я много ездил по земле широкой,
Я много знаю, вижу я далеко.

А если боя сердцем устрашусь,
Я от души и сердца отрекусь.

Ты знаешь сам: я незнаком со страхом,—
Пусть благодарность неизвестна шахам!»

И Тахамтан обратно прискакал,
И гордо перед шахом он предстал.

Ему навстречу встал с престола шах
И молвил со слезами на глазах:

«Я нравом одарен непостоянным,—
Прости! Так, видно, суждено Йезданом!..

Теперь перед напастями войны
Стеснился дух мой, словно серп луны.

Ты нам, Рустам, один теперь защита,
Опора наша, воин знаменитый!

Вседневно я, пред наступленьем сна,
Рустама славлю чашею вина.

О муж, забыта будет пусть обида!..
Пока мы вместе — выше мы Джамшида!

Мне в мире нужен только ты один,—
Помощник, друг мой, мощный исполин!

Я ждал тебя. Ты запоздал дорогой,
А я вспылил… Прости, во имя бога!

В раскаянье, увидев твой уход.
Наполнить прахом я хотел свой рот!»

Рустам ему: «Весь мир — твоя обитель.
Мы — под тобою, ты — наш повелитель.

Средь слуг твоих — я твой слуга седой.
Но я достоин быть твоим слугой.

Владыка ты, я — подчиненный твой.
Приказывай! Велишь — пойду на бой».

Царь молвил: «Как тобою я утешен!
Поход сегодня чересчур поспешен.

Мы лучше сядем нынче пировать!
Даст бог — уж после будем воевать!»

Поставили столы среди айвана,
Подобные весне благоуханной.

Вельмож созвал и приближенных кей,
Рассыпал жемчуг милости своей.

Здоровье Тахамтана гости пили
И о великом прошлом говорили.

И вот жасминоликие пришли,
Под чанг и флейту пляски завели.

Зажглись ночные на небе светила,
А пиру все конца не видно было.

Спать разошлись, когда густела мгла.
В чертогах только стража не спала.

Когда лучами солнце разорвало
Той ночи смоляное покрывало,

Восстал от сна и приказал Кавус,
Чтоб снаряжал слонов походных Тус,

Велел открыть сокровищницы недра
И одарил войска по-царски щедро.

Навьючили верблюдов и слонов
И сели воины на скакунов.

Сто тысяч было в шахском ополченье
Мужей могучих — грозных в нападенье.

А вскоре рать еще одна пришла
И тучей пыль над миром подняла.

Померкло небо от летящей пыли,
Копыта землю черную изрыли.

Гром барабанов огласил простор,
Колебля тяжкие подножья гор.

И так в походе войско напылило,
Что лик затмился вечного светила.

Лишь блеск щитов и копий на земле
Мерцал, как пламя, тускло в синей мгле.

И блеск убранств, и шлемов золоченых,
И золото, и пурпур на знаменах

Струились, как червонная река,
Сквозь черные густые облака.

И так был шахских войск поток огромен,
Что стал зенит, как в день затменья, темен.

До крепости из глины и камней
Дошли войска и стали перед ней,

Копытами поля окрест изрыли,
На десять верст шатры вокруг разбили.

Со стен их стража видела вдали.
«Идет Иран», — Сухрабу донесли.

И встал Сухраб, услыша весть такую,
И поднялся на башню крепостную.

И так Хуману он сказал, смеясь:
«Смотри, какая туча поднялась!..

Здесь наконец-то встретимся мы с шахом!»
Взглянул Хуман, вздохнул, исполнен страхом.

Сухраб воскликнул: «Полно, друг, вздыхать!
Сомненья прочь от сердца надо гнать.

Средь этих войск не вижу никого я,
Достойного меня на поле боя.

Я среди них не вижу мужа битв…
И не помогут им слова молитв!

Хоть велико иранских сил стеченье —
Прославленного нет средь ополченья.

Я строй их ратный разорву, как цепь,—
Рекой бегущей станет эта степь»,

Сухраб душою светлой не смутился,
Он радостный с высоких стен спустился.

Сказал: «Эй, кравчий, принеси вина!
Сегодня пир, а завтра — пусть война».

И в замке, за столом благоуханным,
Он сел с богатырями и Хуманом.

Встал в поле, золотой парчой горя,
Шатер миродержавного царя.

Повсюду были войск шатры разбиты,
Шатрами были склоны гор покрыты.

Когда склонилось солнце в свой чертог
И полумесяц озарил восток,

В кафтане тигровом Рустам великий
Вошел в шатер иранского владыки.

«Позволь в разведку мне пойти на час,
Взглянуть, кто ополчается на нас.

Проверю — правда ль, бич грозит нам божий?
Каков их вождь и кто его вельможи?»

«Твори как знаешь! — отвечал хосров,
Лишь был бы невредим ты и здоров.

Ступай, да сохранит тебя предвечный,
О мой разумный друг, чистосердечный!»

Надев одежду тюрков, Тахамтан
Пошел, в вечерний погрузясь туман.

Во тьме не узнан стражею ночною,
Проник он в крепость дверью потайною,

Вот так же — к стаду серн крадется лев;
Вошел в чертог, все тайно осмотрев,

И увидал, скрываясь за колонной,
Сухраба он на возвышенье трона.

Направо от него сидел Жанда,
Хуман премудрый — слева, как всегда.