Нина Воронель - Ворон – Воронель

Я не хочу опять вернуться в детство
Не потому, что в тучах грозовых
Вершилось историческое действо
В тридцатых, а потом — в сороковых.

Я не хочу опять вернуться в юность
Не потому, что в пятьдесят втором
История испуганно запнулась
О грубо приготовленный погром,

Не потому, что свет шестидесятых
Мне чем-нибудь дороже и милей,
Не потому, что мой земной достаток
Надежно привязал меня к земле.

Я просто не желаю возвращаться
К тому, что не забыто навсегда:
К мучительному ожиданью счастья,
К тревожному неверию в себя,

К разладу между смехом и слезами
И к вечерам, заполненным тоской,
И к первому моменту осознанья
Великой разобщенности людской.

И я боюсь, что той, одной из тыщи,
Дороги не увидит мой двойник,
Что он по возвращеньи не отыщет
Ни бед моих, ни радостей моих.

Запахи детства еще не забыты:
Лагерем пахнет в дождливом лесу,
Мокрой подушкою пахнут обиды,
Пахнет детсадом картофельный суп.

Горести детства еще не забыты:
Книжки стремятся к плохому концу,
Щиплется йод на коленках разбитых,
Злые веснушки торчат на носу.

Промахи детства еще не забыты:
Сладкие промахи первой любви,
Горькие промахи самозащиты,
Трудные счеты с другими людьми.

Бродит под окнами близкая старость,
Чертит морщинки смелей и смелей,
Но неотступное детство осталось,
Как часовой, возле двери моей.

Люди привыкли считать меня взрослой,
А для меня, как в забытой игре,
Так же звучат напряженной угрозой
Крики мальчишек в соседнем дворе.

Так же страшусь я их звонкой погони,
Так же поспешен мой след на снегу, —
Будто сквозь все эти долгие годы
С легким портфелем я в школу бегу…

С моим житьем, поспешным и тряпичным,
С моим бытьем, похожим на других,
Не вяжется стихов моих трагичность
И подлинность пророческая их.

Ни мелкости земных моих истоков,
Ни вздорности житейских пустяков
Отнюдь не соответствует жестокость
И ярость мной написанных стихов.

И нет во мне пророческого дара,
И нет во мне священного огня,
И все-таки я знаю, что недаром
Стихи мои исходят от меня.

Мне нечего стыдиться и гордиться,
Хоть все мои приметы налицо:
Я — Зеркало, в которое глядится
Всеведущего времени лицо!

И вопреки моим задачам скромным,
Все явственней с годами становясь,
В стихах рыдают отзвуки погромов,
С историей налаживая связь.

Хотела бы знать я, к чему этот шум,
О чем это капли по лужам судачат?
Хотела бы знать я, на кой это шут
Большой разговор не ко времени начат?

Ведь ясно, что серые листья ветлы
Не станут вникать в этот шепот крамольный,
Ведь ясно, что молнии слишком светлы,
И слишком черна темнота после молний.

Ведь ясно, что ветер вмешается в спор,
Что ветер неистов и безрассуден,
А эта гроза — не игра и не спорт,
И с ветром никто нас потом не рассудит.

Ведь ясно, что тучи куда-то спешат,
Деревья кивают и нашим, и вашим…
Ах, лучше отложим решительный шаг:
Детали обсудим и сроки увяжем!

Ведь ясно, что небо раскрылось до дна:
Все слишком стремительно, слишком внезапно…
Нет, с этой грозой я не справлюсь одна,
Давай ее лучше отложим до завтра!

Формальной логики законы
Неприменимы в октябре:
В преддверье смерти незаконны
Все построенья о добре.

По золоту листов последних
Рисует осень серебром,
А предприимчивый наследник
Уже приходит за добром.

И незаметно, неустанно
Ноябрь готовится к зиме:
Он прячет реки в ледоставы,
Он прячет семена в земле.

Пока декабрь одержимый
Готовит ветры для войны,
Он папоротника пружины
В земле заводит до весны.

И, полные стремлений мирных
Служить началом для начал,
Они лежат в земле, как мины,
И снег взрыхляют по ночам.

И ждут назначенного часа
В кустах ольхи и бузины,
Чтобы взорваться и начаться,
И продолжаться до зимы!

К семи чудесам прейскуранта
Непросто добавить восьмое:
Зарытые в землю таланты
Не прорастут и весною.

О рыцарь гордыни ранимой!
Не бойся нескромного взгляда:
Земля охраняет ревниво
Священную тайну вклада.

Земля не допустит огласки.
Лишь в ночь на Ивана Купала
Она согрешит без оглядки,
Ошибку твою искупая:
Державно нарушит законы
Опушек, тропинок и просек
И в папоротник зеленый
Цветок огнелистый подбросит.

И ночь торжеством озарится,
Чтоб яростно тлеть до восхода
Над кладом, пугливо зарытым
Без всякой надежды на всходы.

Когда я напрасно считаю до ста,
И бред мой теряет границы,
Когда я скольжу по поверхности сна,
И мир начинает двоиться,
Я вижу, как прет по Арбату погром,
Угаром сердца исковеркав,
И я проверяю друзей не добром,
А грубой и горькой проверкой.

Я в страхе толкаю тяжелую дверь
И слушаю гомон погони,
Я жму на звонок, — не минута, не две,
А жизнь пролетает в агонии.
Но вот из-за двери спешат голоса,
Мелькают знакомые лица…
Я вижу, как страх, округляя глаза,
На бледных губах шевелится,
Тогда я спешу повернуться спиной
И выскочить вон из подъезда…

Такого еще не случалось со мной
И будет ли так — неизвестно.
И сон этот странный — как будто не мой,
И день выползает из мрака,
На лицах друзей оставляя клеймо
Того, нереального, страха.

Вы были правы, — если верить силе, —
Когда меня распяли на три дня…
Хоть суждено мне жизнь прожить в России.
Россия не похожа на меня.

Когда меня наутро воскресили,
Вы мне на раны пролили елей…
Хоть суждено мне жизнь прожить в России,
Благодаренье Богу, я — еврей,

Вы сочинили истины простые,
Чтоб все грехи перемолоть в муку…
Хоть суждено мне жизнь прожить в России,
Я все равно простить вас не могу.