Нина Воронель - Ворон – Воронель

Опять несут подарки детворе,
Опять плащом ложится снег на плечи…
Был трудный год окончен в декабре
И новый начался,
ничуть не легче.

А ведь казалось; будет поворот,
Мы все, что наспех сметано, распорем:
Но вот он, долгожданный Новый год,
Передо мной ложится минным полем.

Здесь каждый шаг мне предвещает взрыв,
И лишь однажды можно ошибиться,
И все равно: хоть причитать навзрыд,
Хоть молча головой о стенку биться,

И все равно: судьба свое возьмет,
С судьбою невозможно сторговаться…
Но, слава богу, жизнь полна забот, —
Она идет, и некуда деваться.

Ведь каждый в доме должен быть одет,
И ежедневно новые заплаты,
И ежедневно должен быть обед,
И чтоб хватило денег до зарплаты.

И, как неделя, пролетает год:
Февраль, июль, суббота, воскресенье…
Мне некогда заглядывать вперед,
И, может, в этом все мое спасенье.

Неровен час, отступятся заботы,
Неторопливо время потечет,
И жизнь, освободясь от позолоты,
Предъявит мне неоспоримый счет.

Неровен час, по щучьему веленью,
Войдет порядок в мой нелепый дом,
И я, с моим тщеславием и ленью,
Предстану перед собственным судом.

Неровен час, я просто догадаюсь,
Как выгляжу без лести и прикрас…
Что я отвечу? Чем я оправдаюсь?
Как обману себя на этот раз?

Застигнутый с ночью дождливым рассветом,
Испуганный сумрак уже не жилец…
Обманутый солнцем,
Ограбленный ветром,
Оплаканный небом
Качается лес.

В открытые двери ломится сегодня,
Вчерашний товар по дешевке берет,
Ползет из болота туман-греховодник
И лапает голые ноги берез.

И кажется мне, что уже не однажды
Дождливый рассвет я встречала в лесу, —
Вот так же топтала кустарник отважный
И ветки хлестали меня по лицу.

И кажется мне, что в тумане рассветном,
Наверно, не первую тысячу лет
Обманутый солнцем,
Ограбленный ветром,
Оплаканный небом
Качается лес.

Зачем весна приходит каждый год
Все с той же ложью,
С теми же речами?
Зачем,
лишая реки зимних льгот,
Калечит лед крикливыми ручьями?
Зачем она, великая царица,
Чернит и топчет мертвые снега?
Зачем так беззастенчиво глумится
Над трупом побежденного врага?

Зачем,
своим величием гордясь,
Так мстит зиме, поверженной и жалкой?
Зачем сосульки втаптывает в грязь
И сладко пахнет отогретой свалкой?

А может, жизнь даруя всей земле,
Она должна суетной быть и слабой ( надо бы : быть сУетной)
Несправедливой к брошенной зиме,
Самовлюбленной и тщеславной бабой?

Не целомудренной,
не чистой,
не святой,
Не тихой очарованной поляной,
Не девочкой, взошедшей на престол,
А женщиной,
бесстыдной и желанной!

Был предан лес сегодня на заре, —
В него вступили снежные колонны,
И, голое пространство пробежав,
По насмерть перепуганной земле
Прошли передовые батальоны
И залегли на новых рубежах,
Но в мире не случилось ничего
И ни одна из дружеских держав
Не вздумала вступиться за него.

Был предан лес студеным декабрем
И с головою выдан был метели,
Но реки цепенели подо льдом
И за него вступиться не посмели;
И солнце не прорвало пелену
И не рванулось на подмогу с неба, —
И лес умолк в холодной власти снега
И задохнулся в ледяном плену.
Уже деревья сделались дровами,
И эта ночь была длинней, чем та,
Но, отданный врагу и преданный друзьями,
Он больше не боялся ни черта.

Он жил всю осень мыслью о зиме
Боялся ветра, инея и мрака…
Был предан лес сегодня на заре
И до весны освобожден от страха!

Ненавижу я сумерки ранние,
Когда стынет февральская глушь,
И края тротуаров изранены
О края леденеющих луж.

Когда первым вступлением к вечеру
Тень и свет переходят на «ты»,
Когда день, до краев обесцвеченный,
Отдается на суд темноты,

Когда нету ни веры, ни верности,
И слова тяжелее камней,
Когда первым вступлением к вечности
Одиночество входит ко мне.

Рыдают репродукторы и радостно орут,
Прядут свою продукцию до одури, до одури,
Закон вселенской подлости неотвратим и крут,
И яростен, как подписи на прокурорском ордере.

Закон со мною справится, на то он и закон:
Ведь я его избранница до одури, до одури,
Ведь я в моей ненужности, как в замке под замком,
В моей неразрешимости, как в рубежах на Одере,

Как в рубище, как в рубрике давно забытых дел,
Которым необдуманно меня на откуп отдали…
И нет нигде свободы, и покоя нет нигде,
И лают репродукторы до одури, до одури!

Втиснут век в свой цвет и запах,
Как в длину и ширину…
«Дан приказ: ему на запад,
Ей — в другую сторону».
Дан приказ, а им навек бы
Лоб ко лбу, щека к щеке,
Только кровь приметой века
Заскорузла на штыке.
Против ляхов и казаков
Надо ехать на войну,
Но зачем — ему на запад,
Ей — в другую сторону?
Ей бы вскинуться рыдая:
— Не отдам! Не пожила!
«Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай!»
Ей бы выть собакой верной,
Ей бы плыть за ним баржой…
«Если смерти — то мгновенной,
Если раны — небольшой!»
Что же ей осталось, бедной,
Просто для себя самой?
«Чтоб со скорою победой
Воротился ты домой!»
Ну, а если без победы, —
Так не примет? Не простит?
Лягут времени приметы
Камнем на его пути.
Умолкает голос крови
Там, где правит крови цвет:
Крови кроме, смерти кроме
Ничего для сердца нет!

Мы легко принимаем на веру
То, что лучше проверить самим…
Но не стоит гордиться не в меру
Сорок первым и тридцать седьмым.

И не стоит наш трепет убогий
Объяснять беспощадной судьбой
Или тем, что легли на дороге
Сорок первый и тридцать седьмой.

Или тем, что на харче казенном
Мы всю жизнь провели под судом,
И что нас заклеймили позором
В сорок первом и тридцать седьмом.

И не стоит, трезвоня в набаты,
Из предателей делать святых, —
Потому что мы все виноваты
В сорок первых и в тридцать седьмых.

Поэты тех, военных, лет
Навек отравлены войной:
Они похожи на калек,
Контуженных взрывной волной,
Они похожи на собак,
Заученно берущих след,
И не похожи на себя,
А лишь на отсвет этих лет.