Нина Воронель - Ворон – Воронель

Вы мне не раз за казнь мою грозили
И наново казнили много раз…
Хоть суждено мне жизнь прожить в России,
Я все равно не отрекусь от вас.

Я и не жду, чтоб вы меня простили
За все, что вы мне сделали со зла…
Хоть суждено мне жизнь прожить в России,
Она навеки в сердце мне вросла.

Город Игарка, почти что Егорка:
Тридцать домишек сбегают с пригорка.

Тридцать домишек, — и вот вам Игарка:
Нет ни кино, ни бассейна, ни парка.

Город Игарка, в грядущее веха,
Гордое чудо двадцатого века.

Гулкий, как новый кленовый бочонок,
Город сезонников и заключенных, —

Вечные льдины в подземной копилке,
А надо льдами в полметра опилки.

Только у мола, у пристани голой
Замерли атомные ледоколы,

Да корабли иноземных флотилий
Молча у пристани голой застыли.
Шепчет им сонно волна Енисея,
Сколь удивительна матерь Расея.

Я виновата в пожаре Игарки,
Хоть не бросала окурка в опилки,
Спичек не жгла в деревянной хибарке
И не курила на лесопилке.

Бревна при мне под навесом лежали,
Пламя не кралось по ним воровато,
И все-таки я виновата в пожаре,
Не делом, а помыслом виновата.

Мысленно я пробиралась во мраке,
Чутко послушная злому прозренью,
И поджигала кривые бараки,
И выжигала проклятую землю.

Таяли льды, и корежило пламя
Кости погибших и погребенных,
Пламя ворочалось на пилораме
И выстригало дома под гребенку.

Пламя гуляло по гулким настилам
И деловито по доскам плясало,
А я не гасила его, не гасила,
И ничего из огня не спасала.

Я никого не брала на поруки,
И, окончательно пепел рассея,
Я омывала горячие руки
В зеленоватой воде Енисея.

Меня пугает власть моя над миром,
Над разными людьми и над вещами, —
Не я, конечно, шар земной вращаю
И управляю войнами и миром, —

Но есть во мне таинственная сила,
Исполненная прихотей и каверз:
Чтоб на паркетах люди спотыкались,
Чтоб на шоссе машины заносило,
Чтоб кувыркаясь вспыхивали ИЛы,
Чтоб верные мужья с пути сбивались,
Чтоб мысли непотребные сбывались, —
И я остерегаюсь этой силы.

Но будет день, я знаю: будет день,
Когда свободу я себе позволю,
Тогда я духа выпущу на волю
И овладею судьбами людей.

И в этот день прервется связь времен
И сдвинутся понятия и числа…

Я так боюсь, что этот день случится!

Я так боюсь, что не случится он!

Бывает, что вещи меня ненавидят
И радостно мстят за любую провинность:
Углы нападают и ранят навылет,
Обои внезапно теряют невинность,
Клопы неизвестно откуда берутся,
Строптиво из рук вырываются блюдца
И бьются.

Но в самый разгар материального бунта,
Когда уже все, что возможно, разбито,
Когда ничего не укрылось как будто
От яростной мести восставшего быта,
Тогда надо мной разверзается небо
И прямо ко мне обращаются боги,
Минуя шеренги посредников бойких,
Стоящих теперь изумленно и немо.
И я постигаю глубинные связи,
Природу вещей и судьбу поколений,
И строфы встают, как бетонные сваи,
И море житейское им по колени.

Полы я мыла и белье стирала,
И чистила кастрюли без конца,
Но туфельки хрустальной не теряла
На лестнице волшебного дворца.

И юному наследнику в угоду
Четыре ночи и четыре дня
Не мчались по дорогам скороходы,
Чтоб непременно отыскать меня.

Наверно, фея нашего района
Нашла для сказки лучшую мишень,
И бой часов по правилам приема
Коней моих не превращал в мышей.

Часы, вы понапрасну полночь бьете:
Вам не прибрать коней моих к рукам,
И принц мой слишком занят на работе,
Чтоб придавать значенье пустякам.

Под звуки пасторального хорала
Я с ним не танцевала на балу.
Полы я мыла и белье стирала,
Но не попала к фее в кабалу!

Стреляют стулья, в зале свет зажжен
И, как положено, в конце картины
Сплоченные ряды мужей и жен
Расходятся в уютные квартиры.

Ах, удержать бы мир обетованный,
Не возвращаться в наболевший быт!
Еще: «Ты помнишь, как она из ванны?»
Уже: «В аптеку завтра не забыть!»

Пригнуться, — чтоб не сразу навалилось,
Чтобы продлить смещение времен!
Еще: «А он-то с ходу: ваша милость!»
Уже: «Ботинки отнеси в ремонт».

Экран еще хранит следы ковбоев,
А зал уже в заботы погружен,
И тягостно бредут под их конвоем
Сплоченные ряды мужей и жен.

А в небе некто, мудрый и высокий,
Зажег советы для лихих годин:
«Храните ваши деньги», «Пейте соки…»
«Звоните о пожаре «ноль-один».

Я буду делать всё, как все:
Я буду деньги класть в копилку,
Я буду шубу шить к весне
И строки ладить под копирку.

Я буду делать всё, как надо:
Рожать детей, стирать белье, —
И, может, получу награду
За отречение свое.

За то, что я полы мету,
За то, что тру корицу в ступке,
Мои «желаю» и «могу»
Пойдут друг другу на уступки.

Мне будет дан условный знак,
Что не свихнется жизнь внезапно,
И буду я сегодня знать,
Что стану делать послезавтра.

Не захочу чужих мужей
И не сгорю в огне недобром…
И будет мир в моей душе,
И будет дом мой просто домом.

Нам кажется, что мы еще успеем
Любить любимых и платить долги:
Вот стены возведем, поля засеем
И выбелим известкой потолки.

Нам кажется: сейчас мы зубы стиснем
И для работы время сбережем,
А завтра матерям напишем письма,
Детей поймем и приласкаем жен.

Но никогда не завершить тяжелый,
Неблагодарный и высокий труд…
За это время постареют жены,
Отвыкнут дети, матери умрут.

Рассвет был проветрен и солнцем продраен,
И каждый троллейбус был чист на просвет,
Тянулись трамваи с рабочих окраин
И раем казался пустынный проспект.
Потом по какому-то тайному знаку
Его затопили потоки людей,
И разом был вывернут рай наизнанку,
И кончилось утро, и начался день.
Открылись ларьки с пирожками и сдобой,
Осенние листья шагами смело,
Толпа на углу штурмовала автобус
И пенилась в черной воронке метро.
Бурлила толпа в телефон-автоматах,
В кафе-автоматах и просто в кафе;
Авто развозили юнцов фатоватых
И старцев, созревших для аутодафе.
Пока в темноте не затеплились фары,
Пока фонари не зажглись в темноте,
Москва клокотала в своей предынфарктной,
Почти нестерпимой дневной суете.
Москва надрывалась в делах неотложных,
В бегах неизбежных и спешных долгах,
Под грузом сосисок и фруктов мороженых,
Конфет, сигарет и газет на лотках.
И не было жизни без этой напрасной,
Прекрасной погони за завтрашним днем,
И лес был не лесом, не праздником праздник,
Не отдыхом отдых, огонь — не огнем.