Тимур Шаов - Песни

Но вот анализы несут,
А результаты — страшный суд,
А там болезней миллиён —
Не прочитать без слёз,
А там гастрит и гепатит,
И камни в почках, и бронхит,
И не нашли только рахит
И эндометриоз.

От таких вестей он стал ужасно нервный,
Аппетит пропал, и по ночам не спится,
На детей кричит, назвал супругу стервой,
Не идёт гулять, лежит и матерится.

(А ведь говорили же ему)

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —
Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.
Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —
Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Ведь он здоровый был такой,
Ведь он подковы гнул рукой.
Тут держится за левый бок,
Ох, печень, мол, болит.
Иван Иваныч, дорогой,
Так печень справа, мой родной.
Но он не слышит, всё твердит,
Какой он инвалид.

Лежит, и нет на нём лица,
Лежит — прислушивается:
Где там кольнёт, где там стрельнёт
То в грудь, то в потроха.
С женой не спит: «Не тронь, — твердит, —
У меня — хламидиозный уретрит,
В аптеку лучше бы пошла
За кружкой Эсмарха».

Да, у Иван Иваныча,
Ох, нехорошая моча.
С такой мочой непросто жить
И банк не даст кредит.
Лежит он бледный сам собой,
Не спит и слушает прибой,
Как в его почках та моча
По камушкам шумит.

Даже новости ему смотреть противно,
Не следит за напряжённостью момента,
Вот лежит он, социально неактивный,
(и даже)
не ходил голосовать за президента.
(представляете?)

Он худел, он хирел
И никто ему по-дружески не спел:

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —
Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.
Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —
Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Ввалились щеки, взгляд погас —
Ну просто Гоголь в смертный час.
Уже приехали братья
И тёща из Орла.
Уже послали за попом,
Помыли пол, прибрали дом,
Жена купила чёрный тюль —
Завесить зеркала.

Тут из поликлиники звонят,
«Прощенья просим, — говорят —
Чужой вам дали результат,
Анализ-то — не Ваш.
У Вас всё в норме, как с куста:
Слюна густа, а кровь чиста,
Мочу так даже можно пить,
Здоров, мол, и шабаш!»

Тут Иван Иваныч молча встал с постели,
Выпил водку, что на пОминки купили,
Взял ружьё, сказал: «А что, и в самом деле,
Не сходить ли к доктору?» — Едва его скрутили.

(и хором спели)

— Ой, не ходи, Иван Иваныч, по врачам —
Будешь спать, Иван Иваныч, по ночам.
Ты, Иван Иваныч, лиха не буди —
Не ходи, Иван Иваныч, не ходи.

Мы ж все такие, срамота.
Бывает, спросишь у кента:
«Как здоровье, дорогой?»
Он отвечает так:
«Пока не знаю, не скажу,
Вот завтра к доктору схожу,
Он мне и накукует срок».
Да ты сдурел, чувак.

А не ходил бы ты туды —
Так ведь недолго до беды,
Не парься, братец, пей вино
И кушай карася,
Люби жену свою, живи,
А все анализы порви.
Ведь если много будешь знать,
То не состаришься.

Я сам собой ну просто жутко недоволен.
Живу сумбурно, трачу жизнь на ерунду.
Я мягкотел, слабохарактерен, безволен.
Мне говорят: «Пойдем, гульнём!» — и я иду.

Я раздражителен, забывчив и небрежен.
Лабильна психика. Сомнительна мораль.
В быту капризен и физически изнежен,
Аж прямо в зеркале себя бывает жаль.

Не человек, а просто чмо на постном масле.
Не то чтоб нуден, но до тошноты ворчлив.
И не сказать, чтоб трусоват, но так, опаслив.
Не то чтоб жаден, но уж очень бережлив.

Нет, я всегда подам калеке Христа ради,
Но если так, без умиления, взглянуть,
Я не тяну не то что на Махатму Ганди,
Я и на дедушку Мазая не тяну.

Сплю я долго и со вкусом,
Сплю, пока не ляжет мрак.
По ночам хожу, как вурдалак.

Я мог бы стать Вольтером,
Вот гадом буду я,
Но нет во мне
Усердия.

Я мог бы стать Шопеном,
Музычку бы кропал,
Не был бы гадом,
Точно б стал.

Лежит нечитанный Платон, Бах недослушан,
А я сижу, смотрю футбол и пиво пью.
С остервененьем бью проклятые баклуши
И с отвращением читаю жизнь мою.

Я бросил Родину, карьеру эскулапа —
Теперь горланю, как заевший патефон.
Худые ручки тянут дети: «Папа! Папа!»,
А папе некогда: зараза, занят он.

В семье я деспот: очень нудный, твердолобый,
С утра домашним отравляю бытие.
Но хоть, спасибо, нету месячных, а то бы
Совсем труба моей зашуганной семье.

Закомплексован весь, я недоволен мною,
Во всем себя виню и до того дошло —
Я маюсь экзистенциальною виною
За первородный грех, аж вспомнить тяжело.

Пью, курю, смотрю на женщин,
Правда — только лишь смотрю.
Посмотрю,
и снова пью-курю.

Где-то дымят заводы,
И я лежу, дымлю.
Очень себя я
Не люблю.

Я не красив, как Путин,
Даже не так умён.
Ах, отчего же
Я — не он.

Могу бездарно просадить любую сумму,
И мне мой друг доброжелательно сказал:
«С твоими данными тебе пора в Госдуму.
Иди, укрась собой народный наш хурал!»

В парла-парла-парламенте
Итак уже аншлаг.
Точнее говоря —
«Аншлаг! Аншлаг!»

Ну что тут скажешь, вот такая я каналья.
Теперь — о главном: о тебе, любовь моя.
Хочу сказать: «Спасибо, милая, родная,
Что ты живешь с такою гнидою как я».

Тебя должны канонизировать при жизни
За твои муки, за любовь и за труды.
Я тоже стану человеком, только свистни,
Прям с понедельника. Нет, лучше со среды.

Свистит, свистит, зараза, под окошком,
Ну нету Любки, что ж ты, тварь, свистишь?
Свежо, впотьмах свалилась с крыши кошка,
Деревья гнутся, да шумит камыш.
А чтой-то ночь зловещая такая?
Блуждают на погосте огоньки,
В такую ночь обычно самураи
Канают на границу у реки.

Трубу прорвало, из подвала пахнет гнилью,
Свистит влюблённый третий час подряд.
В такую ночь, чтоб сказку сделать былью,
Был Зимний на гоп-стоп братвою взят.
Жужжит в стакане пьяненькая муха,
Я соль рассыпал, видно быть беде.
В такую ночь ван Гог отрезал ухо,
А Грозный треснул сына по балде.

Пошла муха на базар и купила самовар,
Приходите, черти, я вас пивом угощу!
Чёрт заглянет на часок, он не низок, не высок,
Здравствуй, паранойя, я твой тонкий колосок!

Бурчит с экрана футуролог злобный:
«Увы вам, люди, бьют уже часы!»
Смесь Иоанна, Нострадамуса и Глобы,
Апокалипсисом пугает, сукин сын:
«Падёт Звезда Полынь, грядёт разруха,
И брат у брата увёдет жену,
И Пятачок зарежет Винни Пуха.
Конец эпохи, все пойдем ко дну!»