Тимур Шаов - Песни

Да, ваш батька крутой, а наш батька круче.
В огороде бузина, а в Киеве Кучма.
Витя любит Мумий-тролля, а я Леннона люблю.
Нету времени подраться, цигель-цигель-ай-лю-лю.
Террористы боятся ходить в сортир.
На развалинах России мы построим новый мир.
Это что за остановка, Византия или Рим?
А с перрона отвечают: «Виходи, поговорим».
Вся держава, как невеста,
Очень хочет стать женой.
Все же очень интересно,
Что же будет со страной?

Эх, мать-перемать, будем петь и плясать,
И пить, и любить народ наш буйный!
Любовь — это сон и, как сказал Соломон:
«И это пройдёт», а он мужик был умный.

На диване я, как древний грек на травке,
Разбавляю, как Сократ, водой портвейн,
Генри Миллера читаю, Джойса, Кафку,
И снобизм свой занюханный лелею.
Денег нет, в стране — бардак, в воде — холера,
На душе — ненужные сомненья.
Лишь портвейн да музыка Малера
Успокаивают мне пищеваренье.

Богу, братцы, — Богово, ну а снобу — снобово!

Вот сосед — прикинулся банкиром,
Пьёт «Клико», к валютным ездит дамам.
Правда, Сартра путает с сортиром,
А ван Гога путает с ван Даммом.
И ничуть ему от этого не грустно,
Взял цыган, и на извозчике — к актрисам…
Он не сноб, он просто счастлив безыскусно,
Как ребёнок тихо счастлив, что пописал.

Засветло встанем, тянем-потянем,
Дедка, бабка, внучка, Жучка, котофей —
Вытянуть не можем.

Размышляя об эстетике Матисса,
Погружаюсь в свой экзистенциализм,
Я бы тоже, может, дернул по актрисам,
Да мешают только бедность и снобизм.
Мой снобизм — он как лучик путеводный,
Помогает воспринять судьбу, как должно.
Мол, художник — он обязан быть голодным,
Он худой, но гордый, он — художник!

Вот другой сосед, — тот люмпен неприличный,
Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья.
Для него Бодлер с борделем идентичны,
Ну а Рэмбо и Рембо — родные братья.
Да пускай шумит, не зря же он напился!
Пусть ругает президента «педерастом»,
Лишь бы он в подъезде не мочился,
Да не лез бы к управленью государством!

Горлица вьётся, песнь раздаётся:
«А не лепо ли бяше нам, братья…».
Да ни фига не лепо!

Нувориши тихо хавают омаров,
Маргиналы хлещут горькую заразу:
«Мы, конечно, круче Занзибара!»
Государственный снобизм сродни маразму.
Ой вы, гой еси, бояре с государем!
Гой еси вы, вместе с вашим аппаратом!
Доиграетесь — глядишь, приедет барин,
Он рассудит — кто был большим демократом.

Давеча прочел в одной я книге,
Там сказал кому-то раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим только фиги!»
Я вперед смотрю — там тоже фиги. Скверно.
Пушкин умер, на жнивье — туман да иней,
Из деревни слышно рэповую песню,
Над седой усталою страны равниной
Гордо реет непонятный буревестник.

Засветло встанем,
Песню затянем:
«Тирли-тирли я гуляла молода,
Пока не помёрла…»

Не хотел я пить, но пятница,
И к тому ж зашёл сосед.
Он поэт, а значит, пьяница,
Рифмы есть, а денег нет.
«Треснем, — говорит, — водки для потенции
Да поговорим ладком
О судьбе интеллигенции
В государстве воровском».
Как с ним не выпить! Бегает, как маятник,
В глазах горят бенгальские огни.
Ну, выходные, сами понимаете —
У мужиков критические дни.

По российской по традиции
Пили много, наповал.
Он надрался до кондиции,
А потом запричитал:
«Ой же сироты мы, сироты!
Это ж при живой стране!
Эх, до чего же эти ироды
Толерантные ко мне!»
Глянь, как они за Родину радели:
Перестроили бардак в бордель
И совсем бедняги похудели,
Но без буквы «п» и буквы «д».
Похудели, похудели, похудели,
Но без буквы «п» и буквы «д».

Не по лжи я жил, как следует,
Был горой за них всегда
И на каждом референдуме
Отвечал: «Да! Да! Нет! Да!».
Где ж вы, бедные иллюзии,
Либеральные мои?
Так реформами контузило,
Что нет напора у струи.
Уже стемнело, мы прилично с ним натрескались
И наливали мимо рюмок наугад.
Он все шумел, косил под Чернышевского:
«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

Он сказал: «Вставай, такой-сякой!», —
И пошли мы с ним в народ.
Он — с ненормативной лексикой,
Словно с песней, шел вперед.
Где, — кричал, — культурная общественность,
Вновь по кухням, вновь молчит?
А, сохранить хотите девственность
И оргазм получить! — Так не бывает.
Он написал на зданье тайной канцелярии:
«Даёшь капитализм с человеческим лицом!»,
Пририсовал зачем-то гениталии
В кубистском стиле, хренов Пикассо.

Поздно ночью мы пришли домой,
В коридоре я уснул без сил.
Ну, жена спросила, что со мной,
Тут сосед ей объяснил:
«Видишь ли, — говорит, — в стране тенденция,
Просто стыдно говорить: спит теперь интеллигенция,
Ну, а так как нету Герцена,
Значит, некому будить».

А жена говорит:
«Я вам, гадам, буду Герценом,
И эсеркою Каплан,
И Чубайсом вместе с Ельциным.
Марш, мерзавцы, по углам!»
У жены я спрашивал, где моя любимая.
Мне жена ответила скалкой между глаз.
А я у скалки спрашивал, где моя любимая.
В общем, выпил лишнего. Скорбный мой рассказ.

Вновь подойдёт к концу неделя быстротечная.
Пойду к соседу, вот он будет рад,
И дорешаем мы вопросы вечные,
«Что делать, блин, и кто, блин, виноват?»

О, женщины волшебные!
Умны, нежны, тонки.
Мужья ваши никчемные,
Как рваные носки.
Все на «авось» надеются,
Взобравшись на диван,
И не мычат, не телятся,
Валяются, как хлам.

О, женщины приятные!
Чисты, просты, милы.
Мужья ваши отвратные,
Ленивые козлы.
Вы крест несёте с мукою,
А эти — пьют пивко,
Храпят, потеют, пукают
И пахнут табаком.

Бегут красотки резвые,
Эротикой дыша,
А их мужья нетрезвые
Не могут ни шиша
Для мужа надевается
Прозрачное белье,
А он, гад, нажирается,
Потом всю ночь блюет…

О, женщины красивые!
О, верности пример!
Мужья ваши ревнивые
Всё ищут адюльтер.
Давно уж дети выросли,
А он всё пристает:
«Ты на ночь помолилась ли?»
И головой трясет.

О, хрупкие и нервные
Марго и Натали,
Мужья ваши неверные,
Блукают, кобели.
С культурными запросами,
Примерные отцы,
В помаде и с засосами,
Домой идут самцы.

Плачь, Ярославна бедная,
Как плакала не раз —
Князь Игорь с печенегами
Играет в преферанс.
Продуется до крестика,
Придет — «Прости, малыш!»
Ты пожалеешь бестию,
Обнимешь и простишь.