Алексей Черных - Мир больного воображения

отступают,

Много их здесь,

лысых.

Много их здесь,

серых,

Не гадких, но

и не лучших.

И только один Он

с верой,

Правда, и Он

из заблудших.

Шаг ускоряя

робкий

И ненормально

сутулясь,

Он, как из бутылки

пробка,

Рвался на ширь

улиц.

Меч поднимался

выше

В темень

слепую

ночи.

Вряд ли Он что-нибудь

слышит,

Слишком уж

сосредоточен.

Глаза Его

стекленели,

Губы Его

дрожали,

Руки

деревенели,

Крепко эфес

держали.

Серые расступались,

Словно

пред пулеметом.

Они Его очень

боялись —

А вдруг мечом

рубанет Он.

А меч

из дамасской стали,

Эфес позолочен

нежно.

Вы бы такой

держали

Крепко в руках,

конечно.

Вы бы таким

рядили

Миром без

сожаленья.

Вы бы таким

рубили

Головы без

сомненья.

Этот тем более

будет

Рубить

и забудет жалость.

Серые,

лысые

люди,

Недолго вам здесь

осталось!

Он даже одет

так странно:

В этих нелепых

гетрах,

В шортах

широкоштанных

(Как Он в них ходит

до ветра?!)

Таким только дай

добраться

К мечу и порубят

сразу.

Их стоит, конечно,

бояться,

От них так разит

заразой.

А Он оказался

умнее,

Хоть мысли Его –

ничтожны:

Откинул Он меч,

не жалея,

И сбросил и гетры

и ножны.

* * *

Однажды в безумном кошмаре

Я видел чарующий танец:

Сошлись в удивительной паре

Сноб ангел и бес оборванец.

Был ангел чрезмерно прекрасен,

Жгла взор белизна его крыльев,

А бес был как смерть безобразен

И пах кислым потом и пылью.

Смешались различные стили

В коктейль танцевальных движений,

Их сложность и вычурность были

Достойны прекрасных суждений.

На лица танцоров румянец

Лег пленкой блестящего жира...

Сквозь их обжигающий танец

Открылась мне двойственность мира.

* * *

Во влажном бедламе из простынь,

Подушек и одеял

Измятый, как поздняя осень,

Один человек лежал.

В нем прочно царила унылость,

Ни мысли в нем, ни огня,

Его окрутила постылость

Ненужности бытия.

Он был изначально аморфный,

Ни злобный и ни благой,

Сухой, апатичный, бескровный,

Практически никакой.

Он даже в мечтах, как Обломов,

Энергией не обладал,

А просто почти невесомо

Во влажной постели лежал.

В ночь полной и яркой луны

На башне старинного храма,

Совсем не боясь высоты,

Живет необычная дама

Вдали от мирской суеты.

Она там живет постоянно

Уж тридцать четыре весны

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

Ей не интересны событья,

Которыми мир кипит,

Несчастья, кровопролитья,

Весь наш техногенный быт.

Она не выносит обмана

И не принимает войны

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

И мир ее очень прозрачен,

Таков, что не нужен другой,

Тем более наш, что невзрачен

И обременен суетой.

Она не под властью дурмана,

В ней чувства не извращены

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

Фланируя в праздничном платье

Вдоль стен парапетов глухих,

Она пребывает в объятье

Чудесных иллюзий своих.

И мысли ее неустанно

Порхают, как фазаны,

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

Вуаль ее сказочной шляпки

Легко ветерок теребит,

А ей ни прохладно, ни зябко,

Она ведь живет, словно спит.

И сны ее радостью пряны

И чувственностью полны

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

Она благодушна, беспечна,

Свежа, хороша и юна,

И видимо будет навечно

Такой же прекрасной она,

Живя, не рисуя планы,

Которые ей не нужны

На башне цвета тумана

В ночь полной и яркой луны.

* * *

Закат был игриво красен,

Предчувствуя ветреный день.

На обветшалой террасе

Царила спокойная лень.

Заждавшись вечернего гонга,

Что к ужину всех созовет,

В объятьях провисших шезлонгов

Затих терпеливый народ.

Обычная, едкая скука,

Как жгучий сигарный дым, —

Домотдыховского досуга

Быт вязок, неколебим.

Статичная, сонная сцена,

Застывший не к месту бетон,

Как будто весь мир вдохновенный

Был в Лота жену превращен.

Увязнув в портовых блокгаузах,

Застыл края солнца венец...

Наверно, на кнопку "Пауза"

Нажал недовольный Творец.

Под "Москву златоглавую"

Ой, ты, Русь молодецкая

С края до конца!

Дочь купца с Павелецкого,

Глазки в пол-лица.

Щечки пухлые розовы,

Не боишься мороза ты,

Ты красавица русская

С крепкой длинной косой.

Мужики опьяневшие,

От вина одуревшие,

Вереницею длинною

Тянутся за тобой.

По завьюженной улочке

На свиданье спешу,

На углу возле булочной

Я тебя подожду.

Ты такая потешная

Прибежишь покрасневшая,

Словно пламенем губками

Ты меня обожжешь.

Мои руки опущены,

Ты смеешься распущено,

Побежишь по тропиночке,

За собой позовешь.

Солнце к вечеру склонится

Над морозной Москвой.

Заведешь меня в горницу

И поманишь рукой.

До того не целованный,

Я тобой очарованный,

В голове опьянение

От безумной любви.

Поцелуями жгучими

Твои губы замучаю

И усну успокоенный

У тебя на груди.

* * *

Я выбираю песню, что ясно поется,

Я называю имя, ответа не слыша.

Ветром хмельным в наш город туча ворвется,

Грязным дождем описает грязные крыши.

Мне ничего не значат звуки тамтама,

В каждом движении я ощущаю условность.

Мне не понятна печальная Гамлета драма

В мире, где дико и грязно, где царствует злобность.

Туча уйдет и оставит описанным город,

Город все это оставит помимо вниманья.

Льется вода в оттопыренный шеею ворот.

Эта условность и есть мой предел пониманья.

* * *

Мальчик стоит у стенки,

Задумчивый, как философ,

В котором две сотни вопросов

Решения ждут и оценки.

Он пальцем с обкусанным ногтем

Скребет со стены штукатурку.

Одет в доходную тужурку

С изрядно разорванным локтем;

Штаны его на коленях

Топорщатся одутловато;

И весь он какой-то помятый,

Как в тире под вечер мишени.

Задумчивый мальчик, сокрыты

В тебе бесконечные бездны

Порывов прекрасных, прелестных

Напевов для нежной сюиты.

Когда-нибудь ты взорвешься

Фонтаном поэзии жаркой,

Как Данте, Шекспир и Петрарка...

А может, ты просто сопьешься.

* * *

Не может быть чудесной воли

Еще на свете бестолковом.

Людское наше невезенье,

Лихое, гадкое и злое,

Идиотичное до боли,

Катастрофически не ново —

И потому мои сомненья

Решительно владеют мною.

Иудино глухое счастье,

Лишенное блаженства лета,