Олег Зоин - Крик в тумане

Лишь иногда расколет выстрел
Ту тишь и синь раскатом грубым,
И все опять затихнет быстро —
Пока не встанут лесорубы.

Их план ведет.
Взревут пилою,
Повалят сосны,
пихты,
ели…
А я желания не скрою —
Скорее лес укрыть метелью.

Солнце взяло и пригрело,
Напомнив нам про весну —
Ворот рубашки белой
Потный март расстегнул.

Капельки выросли в капли,
По спине его потекли,
У серых сугробов мягких
Подснежники расцвели.

Воды сочились в недра,
Воды текли в океан,
Воды поили щедро
Степи далеких стран.

И только под небом синим,
Где зной причиняет боль,
Осела в барханы пустыни
Любви горько-белая соль…

Зелёный и красный,
желтый и синий
Играют под солнечным светом:
Это руки свои бензином
Мыл шофёр,
склонясь над кюветом.

Дождь прошел,
в чистом поле порядок:
Над дорогой,
вонзившейся в степь,
Перекинулась сочная радуга,
Упершись в разлохмаченный Днепр.

^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^

Горький листок полынный
Дикую розу любил,
Но дождь его в глину,
Сорвав, забил.

А роза красивее стала,
Обмытая в струй ключе,
Драгоценного краше металла —
Но к чему, зачем?

Чтобы эстет мимоходом
Отсёк ее от стебля,
Поставил бы в воду —
Прощай, земля!

В Богоявленный храм вхожу как атеист —
Скептичный взгляд бросаю вдоль икон.
Старушечий гнусавый шип и свист
Меня честит: не бью святой поклон!

Смотрю, словно в музее, на письмо
Неведомых, сильнейших мастеров.
Славянской вязи ломленной тесьмой
Обвито атрибутов серебро.

Но вот — Мария! Несколько свечей
Бросают света слабый жёлтый сноп.
Мне взгляд знаком этот!
Но не припомнить — чей?
Знакома бледность щёк и чистый лоб.

Она — сама печаль.
Всё выплакано уж,
И ни слезы, ни стона — только взгляд.
Кто был потерянный — отец ей или муж?
Сын или (всё бывает) брат?

…В Богоявленный храм зашел не для молитв,
Не гнись, церковник, и не приручай!
Я здесь, среди холодных древних плит,
Встречаю сотнелетнюю Печаль…

Расплылось розоватым пятном
Заходящего солнца мерцанье,
А в приёмнике всё об одном
Заливается джаз по-пацаньи.

Легкомыслен мелодий прибой,
Несерьёзны короткие волны,
Но от них чёрный вечер тобой
Так бывает до края заполнен…

Руки сохнут

И высохнут,

И рассыплются в прах,

Только строчки выстоят —

Устоят на ногах.

Но тебя в стихах

Пусть не пробуют петь —

Никто не должен сметь!

Пусть бумаг желтизна

Напомнит потом,

Что каждый знак —

Огромный том

Чувств,

И пусть

Ничьи другие руки

Не пишут о тебе —

Единственной муке

И звезде моих небес…

Снега растают,
сойдут снега,
Река разбухнет половодьем.
Ты будешь вновь близка и дорога,
Ещё дороже, чем сегодня.

Но основного я не сказал,
Я утаил его невольно —
Твои ж безумно-карие глаза
Расскажут как в разлуке больно.

Когда уходит солнце за леса,
Когда горит реки живая ртуть,
Мне слышатся иные голоса
И страстно тянет за небо взглянуть.

Там вы,
пришельцы с голубых систем,
Там вы,
далёкие соседи по мирам.
Я слышу вас и всем,
всем,
всем
Поведаю с волненьем пополам:

О люди! Милые и славные мои!
Столы готовьте,
снежность скатертей —
Я слышу грохот дюзовой струи,
Я вижу корабли смешных гостей.

Ты куришь мирно сигарету
И шепчешь: «Всё давно прошло!»
Зачем ты говоришь с поэтом,
Которому не повезло?
Но — говори! Простая жалость
Бывает нужной иногда,
И если сердце болью сжалось,
Так это, право, ерунда.
Ты — говори! Как на экране
В дыму плывёт твоё лицо,
За ним, у памяти на грани,
Под ветром гнётся деревцо.
Тогда была ты нежно-робкой,
Как все зеленые ростки,
Не знала, как стреляют пробки
В расписанные потолки.
И я — любил тебя такую:
Ты губы скупо берегла,
Но вдруг ушла на жизнь другую
В неведенье добра и зла.
В закуренном до сини зале
Случайно друг знакомит нас:
— Вы женщину мою не знали? —
Гудит осоловевший бас.
И глаз твоих оторопелость,
Губ фиолетовая дрожь…
К нам тяжело приходит зрелость —
Смотри, её не растревожь.
Ты — говори! За фразой общей
Растут на сердце розы ран.
Тебе сегодня душу топчет
Пятой фужера ресторан.
И я, покуда не исчезну,
Любовь не раз проклясть смогу:
Ведь ты тогда летела в бездну,
А я — молчал на берегу!

Горстью звёзд зажёгся город древний,
Стадо кранов спит в ночном порту.
Вспоротые клёпаным форштевнем,
Уползают волны в темноту.
Нефть со сталью борются в моторе.
Палуба дрожит.
Огни дрожат.
Горбится всамделишное море,
Город в Млечный Путь,
Как в обруч, вжат.
Я сжимаю слабенькие плечи.
Губы.
Глаз ночная глухомань…
Тишину внезапно искалечив,
Нам гремит трамваями Казань.
Тряпкой времени сотру всё и отброшу —
Ночи, улепётывайте прочь!
Вытру множество ночей хороших,
Навсегда запомню — эту ночь…

Не стыдись, если вспомнишь мягкие
Губ моих золотые цветы —
Огненно-хрупкими маками
Отвечала когда-то ты…

Заметелит весёлые волосы,
Набежит морщин орда,
По дрожащему, жалкому голосу
Не узнаю тебя никогда.

Жаль, что всё дорогое уходит,
Словно дым на тихом ветру.
В каждом прожитом, выжатом годе
Ты становишься дальше, друг.

Жаль… Ведь то, что сегодня кончилось,
Слабым нам не удержать.
Оттого и от боли корчимся,
Что так сильно прошлого жаль…

Метель, как псина, в подворотне,
Скулила жалко до утра.
Гудел костёр, но встал охотник
И — затоптал огонь костра.
Зачем? На всякий случай. Словом,
Чтоб лес вокруг не полыхнул,
Чтоб он беднягу-зверолова
Огнём искрящим не пугнул…
… И я погашен. Не осталось
Первоначального тепла.
Одна — зажгла, но — побоялась
Сгореть. И, затоптав, ушла.