Льюис Кэрролл - Три заката и другие стихотворения

Под сводом крон листов дрожанье;
И кудри волн — в седой оправе,
А ветер книгу подражаний
Нашепчет разнотравью.

Я здесь свободен, мне здесь лучше,
Ведь тут ни грубость, ни презренье
Не губят тишины, не рушат
Восторг уединенья.

Беззвучно слезы лью на грудь,
Дух страстно жаждет благодати,
Реву, как дети, чтоб уснуть
У матери в объятьях.

Когда минует горький час,
Утихнет пульс беды бессонной,
Что может слаще быть для нас,
Чем холм уединённый!

На нем минувшее воскреснет,
Холодный дол отодвигая,
И край земной, как мир небесный,
Украсит бликом рая.

Зачем в груди посев дыханья?
Он скоро будет смертью собран.
Восток, где радость полыхает,
Затянут тучи скорби.

Как нам на лодочку улыбки
Года страданья погрузить
И розы ароматом зыбким
Пустыню напоить?

Весна надежд и нежных лоз,
Поверь любви — поверь фортуне,
Ведь драгоценней всяких грез —
Лишь ты — невинность юных.

А я б отдал свою котомку
Со всем пожизненным добром
За радость вновь побыть ребенком
Однажды летним днем.

Ее глаза пылают светом,
Бредущим по земле,
Неба ласковым приветом.
Лишь пять лет ее жизнь длится,
Лишь пять лет, как время птицей
Сошло в туман ночей запретный
На ангельском крыле.

Так ангел смотрит, присмирев,
А вдруг и он растает
На огнедышащей заре?
Беатрис! Благой слыви!
Беатрис! Благослови
Виденье двух прелестных дев,
Они уж под крестами.

У Беатрис взор строг и влажен,
А ротик молчалив,
Взгляд невинен, полон жажды —
Жажды сладких юных дней
Без печалей, без скорбей;
Дни те не приходят дважды,
Хоть мир и справедлив.

Кто краше Беатрис, святей?
Она чиста, безбрачна!
Очи неба голубей
Дарят мне в уединенье
Долгожданное веселье,
Лунный свет льют средь теней,
Безмолвствующих мрачно.

Виденья, расплываясь, меркнут,
Виденья исчезают,
Мечта терзает, словно беркут:
Ты со мною, ты живая,
Вся взлохмачена, пылая.
Тебя не уведут, как жертву
На казнь, хоть ты святая.

А если б вышел лютый зверь
С востока, из берлоги,
Из джунглей смерти и потерь,
Крадучись, тая дыханье,
В оке смерти полыханье,
Он о еде забыл бы, верь,
Лизал бы рабски ноги.

Она бы обхватила гриву,
Мир смехом огласила
Звонким, словно дождь счастливый,
Спрашивая глаз весельем,
Спрашивая с удивлением,
Водится ль в очах тоскливых
Любовь, что ей светила.

А если сердце злом объято,
Но в человечьей маске,
Вышло б, словно зверь косматый,
Насмерть связанное с тьмой
Диким бегом и гоньбой,
Оно б забилось виновато
Под взглядом, полным ласки.

А если б серафим полету
Предавшись, не грустя
Помедлил, глядя на кого-то,
То он глядел бы на тебя,
Глядел бы, радуясь, любя,
С участьем братским и заботой,
На чистое дитя.

А свет чуть брезжил — мягок воздух,
Овеявший округу,
Она ж прекрасней гибкой лозы,
Капризная подруга,
С головкой грациозной.

Пылали щечки, взгляд блистал,
Она мне шла навстречу,
И дух мой волшебство впитал
Улыбки лгущей вечно.
Зачем я шел за ней — не знаю.

Деревья толстые — в плодах,
Трава в цветах для нас;
Но дух мой мертв, язык в устах
Стал нем в проклятый час.

Реально ли в воображенье
Она дала совет:
«Пусть юность будет наслажденьем».
Я не сказал ей: «Нет».
Я встал — вот весь ответ.

Она сломила ветвь любезно —
Ах, нет числа плодам! —
Сказав: «Пей, рыцарь, сок полезный
Для рыцарей и дам».

Не созерцать глазам слепца,
Не внять оглохшему — с отрадой
Усмешку дивного лица
И смех до жизни жадный.

Я выпил сок и ощущаю:
Огонь жжет мозг мой бедный,
И дух мой, кажется, уж тает
От сладостного бреда.

Сказала: «Что украдкой — сладко:
Где мера наслажденью?
А счастье — сокровенность клада.
Так что ж мы в отдаленье?»

«Так насладимся, пока можем, —
Сказал я безучастно, —
Там, на закате, в бездорожье,
Жизнь умерла для счастья.
Печально сердце, голос — тоже».

Нежданно — я и сам не ждал —
Я этот пальчик хрупкий,
И лоб ее поцеловал,
И лгавшие мне губки —
Но поцелуй лишь обжигал!

«От верности любовь верней, —
Я крикнул, — мое сердце — вот —
Трепещет, из груди моей
Для вас я вырвал этот плод!»
Она свое мне отдает.
Но запад каждый миг темней.

В поблекшем свете ее лик
Вдруг сморщился, поблек,
Средь вялых трав главой поник
Увядший вмиг цветок.

От этой девы, как олень, я
Сквозь ужас ночи убежал.
Но по пятам — подобье тени,
Так что от страха я дрожал, —
Она гналась за мной без лени.

Мне показалось очень странным,
Что сердце спит в груди, не бьется,
Легло тихонько — я ль в дурмане —
Оно ль не встрепенется.

«Мое отныне, — говорила, —
То сердце, что когда-то вашим
В груди живой и теплой было,
Теперь там камень — так ведь краше».
Но солнце в этот миг всходило.

Сияло солнце сквозь деревья,
Как в древности, но нежно.
Извечно ветра дуновенье
С холмов, с лугов безбрежных.
Лишь мне не быть уж прежним.

«Безумец», — слышу позади,
Смеюсь и плачу впредь.
Коль сердце спит в моей груди,
Не лучше ль умереть?

Умру! Умру? Ну а пока
Уж слишком жадно, может,
Пью из фонтана — как сладка
Та влага для прохожих.
Печален голос, сердце — тоже.

Когда вчерашний вечер к ночи
Клонился, чистый голос пел —
Так сладко летний дождь лопочет,
Он слезы мне вернуть сумел
И сердце, что в груди клокочет.

Дитя все в розах тут:
Поет в саду — его нет краше,
И слушать мне отрадно,
Здесь просто быть — награда,
Увиты розами кудряшки
И волны вольно льют.

Вот бледное дитя
Печально смотрит на закат
И ожидает Вечность. —
Она придет беспечно,
Разбивши цепи из преград
И дав пожить шутя.

Дитя, как ангел зыбкий,
Глядит на мертвый лик живущим взглядом,
Покинутой не жить —
Ее не разбудить.
Она лежит недвижно рядом,
И мертвенна улыбка.