Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

Со всем когда-нибудь сживешься

в кругу обидчивых харит,

к ограде счастливо прижмешься,

и вечер воду озарит.

Канал ботинок твой окатит

и где-то около Невы

плеснет водой зеленоватой, -

мой Бог, неужто это вы.

А это ты. В канале старом

ты столько лет плывешь уже,

канатов треск и плеск каналов

и улиц свет в твоей душе.

И боль в душе. Вот два столетья.

И улиц свет. И боль в груди.

И ты живешь один на свете,

и только город впереди.

Глава 30

Смотри, смотри, приходит полдень,

чей свет теплей, чей свет серей

всего, что ты опять не понял

на шумной родине своей.

Глава последняя, ты встанешь,

в последний раз в своем лице

сменив усталость, жизнь поставишь,

как будто рифму, на конце.

А век в лицо тебе смеется

и вдаль бежит сквозь треск идей.

Смотри, одно и остается -

цепляться снова за людей,

за их любовь, за свет и низость,

за свет и боль, за долгий крик,

пока из мертвых лет, как вызов,

летят слова -- за них, за них.

Я прохожу сквозь вечный город,

дома твердят: река, держись,

шумит листва, в громадном хоре

я говорю тебе: все жизнь.

первая половина 1961, Ленинград

-----------------

Июльское интермеццо (цикл из 9 стихов)

* Следующие 9 стихотворений входят в цикл "Июльское интермеццо", в СИБ пронумерованные 1, 2, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. -- С. В.

1961

-----------------

В письме на юг

Г. Гинзбургу-Воскову

Ты уехал на юг, а здесь настали теплые дни,

нагревается мост, ровно плещет вода, пыль витает,

я теперь прохожу в переулке, всё в тени, всё в тени, всё в тени,

и вблизи надо мной твой пустой самолет пролетает.

Господи, я говорю, помоги, помоги ему,

я дурной человек, но ты помоги, я пойду, я пойду прощусь,

Господи, я боюсь за него, нужно помочь, я ладонь подниму,

самолет летит, Господи, помоги, я боюсь.

Так боюсь за себя. Настали теплые дни, так тепло,

пригородные пляжи, желтые паруса посреди залива,

теплый лязг трамваев, воздух в листьях, на той стороне светло,

я прохожу в тени, вижу воду, почти счастливый.

Из распахнутых окон телефоны звенят, и квартиры шумят, и деревья листвой полны,

солнце светит в дали, солнце светит в горах -- над ним,

в этом городе вновь настали теплые дни.

Помоги мне не быть, помоги мне не быть здесь одним.

Пробегай, пробегай, ты любовник, и здесь тебя ждут,

вдоль решеток канала пробегай, задевая рукой гранит,

ровно плещет вода, на балконах цветы цветут,

вот горячей листвой над каналом каштан шумит.

С каждым днем за спиной всё плотней закрываются окна оставленных лет,

кто-то смотрит вослед -- за стеклом, все глядит холодней,

впереди, кроме улиц твоих, никого, ничего уже нет,

как поверить, что ты проживешь еще столько же дней.

Потому-то все чаще, все чаще ты смотришь назад,

значит, жизнь -- только утренний свет, только сердца уверенный стук;

только горы стоят, только горы стоят в твоих белых глазах,

это страшно узнать -- никогда не вернешься на Юг.

Прощайте, горы. Что я прожил, что помню, что знаю на час,

никогда не узнаю, но если приходит, приходит пора уходить,

никогда не забуду, и вы не забудьте, что сверху я видел вас,

а теперь здесь другой, я уже не вернусь, постарайтесь простить.

Горы, горы мои. Навсегда белый свет, белый снег, белый свет,

до последнего часа в душе, в ходе мертвых имен,

вечных белых вершин над долинами минувших лет,

словно тысячи рек на свиданьи у вечных времен.

Словно тысячи рек умолкают на миг, умолкают на миг, на мгновение вдруг,

я запомню себя, там, в горах, посреди ослепительных стен,

там, внизу, человек, это я говорю в моих письмах на Юг:

добрый день, моя смерть, добрый день, добрый день, добрый день.

июнь 1961

-----------------

x x x

Э. Т.

Люби проездом родину друзей.

На станциях батоны покупая,

о прожитом бездумно пожалей,

к вагонному окошку прилипая.

Все тот же вальс в провинции звучит,

летит, летит в белесые колонны,

весна друзей по-прежнему молчит,

блондинкам улыбаясь благосклонно.

Отходят поезда от городов,

приходит моментальное забвенье,

десятилетья искренних трудов,

но вечного, увы, неоткровенья.

Да что там жизнь! Под перестук колес

взбредет на ум печальная догадка,

что новый недоверчивый вопрос

когда-нибудь их вызовет обратно.

Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,

скажи себе: с несчастьями дружу я.

Гляди в окно и о себе забудь.

Жалей проездом родину чужую.

1961

-----------------

x x x

Воротишься на родину. Ну что ж.

Гляди вокруг, кому еще ты нужен,

кому теперь в друзья ты попадешь?

Воротишься, купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина,

смотри в окно и думай понемногу:

во всем твоя одна, твоя вина,

и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Как хорошо, что некого винить,

как хорошо, что ты никем не связан,

как хорошо, что до смерти любить

тебя никто на свете не обязан.

Как хорошо, что никогда во тьму

ничья рука тебя не провожала,

как хорошо на свете одному

идти пешком с шумящего вокзала.

Как хорошо, на родину спеша,

поймать себя в словах неоткровенных

и вдруг понять, как медленно душа

заботится о новых переменах.

1961

-----------------

Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона

Металлический зов в полночь

слетает с Петропавловского собора,

из распахнутых окон в переулках

мелодически звякают деревянные часы комнат,

в радиоприемниках звучат гимны.

Все стихает.

Ровный шепот девушек в подворотнях

стихает,

и любовники в июле спокойны.

Изредка проезжает машина.

Ты стоишь на мосту и слышишь,

как стихает, и меркнет, и гаснет

целый город.

Ночь приносит

из теплого темно-синего мрака

желтые квадратики окон

и мерцанье канала.

Играй, играй, Диззи Гиллеспи,

Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг,

в белых платьях, все вы там в белых платьях

и в белых рубахах

на сорок второй и семьдесят второй улице,

там, за темным океаном, среди деревьев,

над которыми с зажженными бортовыми огнями

летят самолеты,

за океаном.

Хороший стиль, хороший стиль

в этот вечер,

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

что там вытворяет Джерри,

баритон и скука и так одиноко,

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,

и если теперь черный Гарнер

колотит руками по черно-белому ряду,

все становится понятным.

Эррол!

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

какой ударник у старого Монка

и так далеко,

за океаном,

Боже мой, Боже мой, Боже мой,

это какая-то охота за любовью,

все расхватано, но идет охота,

Боже мой, Боже мой,

это какая-то погоня за нами, погоня за нами,