Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

летят, как лист календаря,

и как стаканы недопиты,

как жизни после декабря

так одинаково разбиты.

Шуми, шуми, Балтийский лед,

неси помещиков обратно.

Печален, Господи, их взлет,

паденье, кажется, печатно.

Ох, каламбур. Календари

все липнут к сердцу понемногу,

и смерть от родины вдали

приходит. Значит, слава Богу,

что ради выкрика в толпе

минувших лет, минувшей страсти

умолкла песня о себе

за треть столетия.

Но разве

о том заботились, любя,

о том пеклись вы, ненавидя?

О нет, вы помнили себя

и поздно поняли, что выйдет

на медальоне новых лет

на фоне общего портрета,

но звонких уст поныне нет

на фотографиях столетья.

И та свобода хороша,

и той стесненности вы рады!

Смотри, как видела душа

одни великие утраты.

Ну, вот и кончились года,

затем и прожитые вами,

чтоб наши чувства иногда

мы звали вашими словами.

Поэты пушкинской поры,

любимцы горестной столицы,

вот ваши светские дары,

ребята мертвые, счастливцы.

Вы уезжали за моря,

вы забывали про дуэли,

вы столько чувствовали зря,

что умирали, как умели.

19 июня 1961, Якутск

-----------------

Витезслав Незвал

На Карловом мосту ты улыбнешься,

переезжая к жизни еженощно

вагончиками пражского трамвая,

добра не зная, зла не забывая.

На Карловом мосту ты снова сходишь

и говоришь себе, что снова хочешь

пойти туда, где город вечерами

тебе в затылок светит фонарями.

На Карловом мосту ты снова сходишь,

прохожим в лица пристально посмотришь,

который час кому-нибудь ответишь,

но больше на мосту себя не встретишь.

На Карловом мосту себя запомни:

тебя уносят утренние кони.

Скажи себе, что надо возвратиться,

скажи, что уезжаешь за границу.

Когда опять на родину вернешься,

плывет по Влтаве желтый пароходик.

На Карловом мосту ты улыбнешься

и крикнешь мне: печаль твоя проходит.

Я говорю, а ты меня не слышишь.

Не крикнешь, нет, и слова не напишешь,

ты мертвых глаз теперь не поднимаешь

и мой, живой, язык не понимаешь.

На Карловом мосту -- другие лица.

Смотри, как жизнь, что без тебя продлится,

бормочет вновь, спешит за часом час...

Как смерть, что продолжается без нас.

29 июня 1961, Якутия

-----------------

x x x

Уезжай, уезжай, уезжай,

так немного себе остается,

в теплой чашке смертей помешай

эту горечь и голод, и солнце.

Что с ней станет, с любовью к тебе,

ничего, все дольешь, не устанешь,

ничего не оставишь судьбе,

слишком хочется пить в Казахстане.

Так далеко, как хватит ума

не понять, так хотя бы запомнить,

уезжай за слова, за дома,

за великие спины знакомых.

В первый раз, в этот раз, в сотый раз

сожалея о будущем, реже

понимая, что каждый из нас

остается на свете все тем же

человеком, который привык,

поездами себя побеждая,

по земле разноситься, как крик,

навсегда в темноте пропадая.

29 июня 1961

-----------------

Петербургский роман (поэма в трех частях)

Часть 1. Утро и вечер

Глава 1

Анатолию Найману

Забудь себя и ненадолго

кирпич облупленных казарм,

когда поедешь втихомолку

на Николаевский вокзал,

когда немногое отринешь,

скользя в машине вдоль реки,

смотри в блестящие витрины

на голубые пиджаки.

Но много сломанных иголок

на платье времени сгубя,

хотя бы собственных знакомых

любить, как самого себя.

Ну, вот и хлеб для аналогий,

пока в такси рюкзак и ты.

Храни вас Боже, Анатолий,

значок короткой суеты

воткните в узкую петлицу,

и посреди зеркальных рам

скользить к ногам, склоняться к лицам

и все любить по вечерам.

Глава 2

Разъезжей улицы развязность,

торцы, прилавки, кутерьма,

ее купеческая праздность,

ее доходные дома.

А все равно тебе приятно,

друзей стрельбы переживя,

на полстолетия обратно

сюда перевезти себя,

и головою поумневшей,

не замечающей меня,

склонись до смерти перед спешкой

и злобой нынешнего дня.

Скорее с Лиговки на Невский,

где магазины через дверь,

где так легко с Комиссаржевской

ты разминулся бы теперь.

Всего страшней для человека

стоять с поникшей головой

и ждать автобуса и века

на опустевшей мостовой.

Глава 3

(письмо)

Как вдоль коричневой казармы,

в решетку темную гляжу,

когда на узкие каналы

из тех парадных выхожу,

как все равны тебе делами,

чугун ограды не нужней,

но всё понятней вечерами

и всё страшней, и всё страшней.

Любимый мой, куда я денусь,

но говорю -- живи, живи,

живи все так и нашу бедность

стирай с земли, как пот любви.

Пойми, пойми, что все мешает,

что век кричит и нет мне сил,

когда столетье разобщает,

хотя б все менее просил.

Храни тебя, любимый, Боже,

вернись когда-нибудь домой,

жалей себя все больше, больше,

любимый мой, любимый мой.

Глава 4

Я уезжаю, уезжаю,

опять мы дурно говорим,

опять упасть себе мешаю

пред чешским именем твоим,

благословляй громадный поезд,

великих тамбуров окно,

в котором, вылезши по пояс,

кричит буфетное вино,

о, чьи улыбки на колени

встают в нагревшихся купе,

и горький грохот удаленья

опять мерещится судьбе.

Людмила, Боже мой, как странно,

что вечной полевой порой,

из петербургского романа

уже несчастливый герой,

любовник брошенный, небрежный,

но прежний, Господи, на вид,

я плачу где-то на Разъезжей,

а рядом Лиговка шумит.

Глава 5

Моста Литейного склоненность,

ремонт троллейбусных путей,

круженье набережных сонных,

как склонность набожных людей

твердить одну и ту же фразу,

таков ли шум ночной Невы,

гонимой льдинами на Пасху

меж Малоохтенской травы,

когда, склонясь через ограду,

глядит в нее худой апрель,

блестит вода, и вечно рядом

плывет мертвец Мазереель,

и, как всегда в двадцатом веке,

звучит далекая стрельба,

и где-то ловит человека

его безумная судьба,

там, за рекой среди деревьев,

все плещет память о гранит,

шумит Нева и льдины вертит

и тяжко души леденит.

Глава 6

Е. В.

Прощай, Васильевский опрятный,

огни полночные туши,

гони троллейбусы обратно

и новых юношей страши,

дохнув в уверенную юность

водой, обилием больниц,

безумной правильностью улиц,

безумной каменностью лиц.

Прощай, не стоит возвращаться,

найдя в замужестве одно -

навек на острове остаться

среди заводов и кино.

И гости машут пиджаками

далеко за полночь в дверях,

легко мы стали чужаками,

друзей меж линий растеряв.

Мосты за мною поднимая,

в толпе фаллических столбов

прощай, любовь моя немая,