Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

как разбитый термометр: каждый квадратный метр

ночи ими усеян, как при салюте.

Днем, когда небо под стать известке,

сам Казимир бы их не заметил,

белых на белом. Вот почему незримы

ангелы. Холод приносит пользу

ихнему воинству: их, крылатых,

мы обнаружили бы, воззри мы

вправду горе', где они как по льду

скользят белофиннами в маскхалатах.

X

Я не способен к жизни в других широтах.

Я нанизан на холод, как гусь на вертел.

Слава голой березе, колючей ели,

лампочке желтой в пустых воротах,

-- слава всему, что приводит в движенье ветер!

В зрелом возрасте это -- вариант колыбели,

Север -- честная вещь. Ибо одно и то же

он твердит вам всю жизнь -- шепотом, в полный голос

в затянувшейся жизни -- разными голосами.

Пальцы мерзнут в унтах из оленьей кожи,

напоминая забравшемуся на полюс

о любви, о стоянии под часами.

XI

В сильный мороз даль не поет сиреной.

В космосе самый глубокий выдох

не гарантирует вдоха, уход -- возврата.

Время есть мясо немой Вселенной.

Там ничего не тикает. Даже выпав

из космического аппарата,

ничего не поймаете: ни фокстрота,

ни Ярославны, хоть на Путивль настроясь.

Вас убивает на внеземной орбите

отнюдь не отсутствие кислорода,

но избыток Времени в чистом, то есть

без примеси вашей жизни, виде.

XII

Зима! Я люблю твою горечь клюквы

к чаю, блюдца с дольками мандарина,

твой миндаль с арахисом, граммов двести.

Ты раскрываешь цыплячьи клювы

именами "Ольга" или "Марина",

произносимыми с нежностью только в детстве

и в тепле. Я пою синеву сугроба

в сумерках, шорох фольги, чистоту бемоля -

точно "чижика" где подбирает рука Господня.

И дрова, грохотавшие в гулких дворах сырого

города, мерзнувшего у моря,

меня согревают еще сегодня.

XIII

В определенном возрасте время года

совпадает с судьбой. Их роман недолог,

но в такие дни вы чувствуете: вы правы.

В эту пору неважно, что вам чего-то

не досталось; и рядовой фенолог

может описывать быт и нравы.

В эту пору ваш взгляд отстает от жеста.

Треугольник больше не пылкая теорема:

все углы затянула плотная паутина,

пыль. В разговорах о смерти место

играет все большую роль, чем время,

и слюна, как полтина,

XIV

обжигает язык. Реки, однако, вчуже

скованы льдом; можно надеть рейтузы;

прикрутить к ботинку железный полоз.

Зубы, устав от чечетки стужи,

не стучат от страха. И голос Музы

звучит как сдержанный, частный голос.

Так родится эклога. Взамен светила

загорается лампа: кириллица, грешным делом,

разбредаясь по прописи вкривь ли, вкось ли,

знает больше, чем та сивилла,

о грядущем. О том, как чернеть на белом,

покуда белое есть, и после.

1980

1 "Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской, / Сызнова ныне времен зачинается строй величавый..." (лат.; Вергилий, Эклога IV, пер. С. Шервинского.) (прим. в СИБ)

-----------------

x x x

Восходящее желтое солнце следит косыми

глазами за мачтами голой рощи,

идущей на всех парах к Цусиме

крещенских морозов. Февраль короче

прочих месяцев и оттого лютее.

Кругосветное плавание, дорогая,

лучше кончить, руку согнув в локте и

вместе с дредноутом догорая

в недрах камина. Забудь Цусиму!

Только огонь понимает зиму.

Золотистые лошади без уздечек

масть в дымоходе меняют на масть воронью.

И в потемках стрекочет огромный черный кузнечик,

которого не накрыть ладонью.

1978

* Датировано по переводу в TU. -- С. В.

-----------------

x x x

Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою.

И она скукоживается на глазах, под рукою.

Зеленая нитка, следом за голубою,

становится серой, коричневой, никакою.

Уж и краешек, вроде, виден того батиста.

Ни один живописец не напишет конец аллеи.

Знать, от стирки платье невесты быстрей садится,

да и тело не делается белее.

То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.

Либо: птица в профиль ворона, а сердцем -- кенар.

Но простая лиса, перегрызая горло,

не разбирает, где кровь, где тенор.

<1980>

-----------------

Пьяцца Матте'и

I

Я пил из этого фонтана

в ущелье Рима.

Теперь, не замочив кафтана,

канаю мимо.

Моя подружка Микелина

в порядке штрафа

мне предпочла кормить павлина

в именьи графа.

II

Граф, в сущности, совсем не мерзок:

он сед и строен.

Я был с ним по-российски дерзок,

он был расстроен.

Но что трагедия, измена

для славянина,

то ерунда для джентльмена

и дворянина.

III

Граф выиграл, до клубнички лаком,

в игре без правил.

Он ставит Микелину раком,

как прежде ставил.

Я тоже, впрочем, не в накладе:

и в Риме тоже

теперь есть место крикнуть "Бляди!",

вздохнуть "О Боже".

IV

Не смешивает пахарь с пашней

плодов плачевных.

Потери, точно скот домашний,

блюдет кочевник.

Чем был бы Рим иначе? гидом,

толпой музея,

автобусом, отелем, видом

Терм, Колизея.

V

А так он -- место грусти, выи,

склоненной в баре,

и двери, запертой на виа

дельи Фунари.

Сидишь, обдумывая строчку,

и, пригорюнясь,

глядишь в невидимую точку:

почти что юность.

VI

Как возвышает это дело!

Как в миг печали

все забываешь: юбку, тело,

где, как кончали.

Пусть ты последняя рванина,

пыль под забором,

на джентльмена, дворянина

кладешь с прибором.

VII

Нет, я вам доложу, утрата,

завал, непруха

из вас творят аристократа

хотя бы духа.

Забудем о дешевом графе!

Заломим брови!

Поддать мы в миг печали вправе

хоть с принцем крови!

VIII

Зима. Звенит хрусталь фонтана.

Цвет неба -- синий.

Подсчитывает трамонтана

иголки пиний.

Что год от февраля отрезал,

он дрожью роздал,

и кутается в тогу цезарь

(верней, апостол).

IX

В морозном воздухе, на редкость

прозрачном, око,

невольно наводясь на резкость,

глядит далёко -

на Север, где в чаду и в дыме

кует червонцы

Европа мрачная. Я -- в Риме,

где светит солнце!

X

Я, пасынок державы дикой

с разбитой мордой,

другой, не менее великой

приемыш гордый, -

я счастлив в этой колыбели

Муз, Права, Граций,

где Назо и Вергилий пели,

вещал Гораций.

XI

Попробуем же отстраниться,

взять век в кавычки.

Быть может, и в мои страницы

как в их таблички,

кириллицею не побрезгав

и без ущерба

для зренья, главная из Резвых

взглянет -- Эвтерпа.

XII

Не в драчке, я считаю, счастье

в чертоге царском,

но в том, чтоб, обручив запястье

с котлом швейцарским,

остаток плоти терракоте

подвергнуть, сини,

исколотой Буонаротти

и Борромини.

XIII

Спасибо, Парки, Провиденье,

ты, друг-издатель,