Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

так засыпают одетыми противники перемен.

VIII

Больше уже ту дверь не отпирать ключом

с замысловатой бородкой, и не включить плечом

электричество в кухне к радости огурца.

Эта скворешня пережила скворца,

кучевые и перистые стада.

С точки зрения времени, нет "тогда":

есть только "там". И "там", напрягая взор,

память бродит по комнатам в сумерках, точно вор,

шаря в шкафах, роняя на пол роман,

запуская руку к себе в карман.

IX1

В середине жизни, в густом лесу,

человеку свойственно оглядываться -- как беглецу

или преступнику: то хрустнет ветка, то всплеск струи.

Но прошедшее время вовсе не пума и

не борзая, чтоб прыгнуть на спину и, свалив

жертву на землю, вас задушить в своих

нежных объятьях: ибо -- не те бока,

и Нарциссом брезгающая река

покрывается льдом (рыба, подумав про

свое консервное серебро,

X1

уплывает заранее). Ты могла бы сказать, скрепя

сердце, что просто пыталась предохранить себя

от больших превращений, как та плотва;

что всякая точка в пространстве есть точка "a"

и нормальный экспресс, игнорируя "b" и "c",

выпускает, затормозив, в конце

алфавита пар из запятых ноздрей;

что вода из бассейна вытекает куда быстрей,

чем вливается в оный через одну

или несколько труб: подчиняясь дну.

XI

Можно кивнуть и признать, что простой урок

лобачевских полозьев ландшафту пошел не впрок,

что Финляндия спит, затаив в груди

нелюбовь к лыжным палкам -- теперь, поди,

из алюминия: лучше, видать, для рук.

Но по ним уже не узнать, как горит бамбук,

не представить пальму, муху це-це, фокстрот,

монолог попугая -- вернее, тот

вид параллелей, где голым -- поскольку край

света -- гулял, как дикарь, Маклай.

XII

В маленьких городках, хранящих в подвалах скарб,

как чужих фотографий, не держат карт -

даже игральных -- как бы кладя предел

покушеньям судьбы на беззащитность тел.

Существуют обои; и населенный пункт

освобождаем ими обычно от внешних пут

столь успешно, что дым норовит назад

воротиться в трубу, не подводить фасад;

что оставляют, слившиеся в одно,

белое после себя пятно.

XIII

Необязательно помнить, как звали тебя, меня;

тебе достаточно блузки и мне -- ремня,

чтоб увидеть в трельяже (то есть, подать слепцу),

что безымянность нам в самый раз, к лицу,

как в итоге всему живому, с лица земли

стираемому беззвучным всех клеток "пли".

У вещей есть пределы. Особенно -- их длина,

неспособность сдвинуться с места. И наше право на

"здесь" простиралось не дальше, чем в ясный день

клином падавшая в сугробы тень

XIV

дровяного сарая. Глядя в другой пейзаж,

будем считать, что клин этот острый -- наш

общий локоть, выдвинутый вовне,

которого ни тебе, ни мне

не укусить, ни, подавно, поцеловать.

В этом смысле, мы слились, хотя кровать

даже не скрипнула. Ибо она теперь

целый мир, где тоже есть сбоку дверь.

Но и она -- точно слышала где-то звон -

годится только, чтоб выйти вон.

1982

1 Эти две строфы были опущены в ЧР. -- С. В.

-----------------

К Урании

И. К.

У всего есть предел: в том числе у печали.

Взгляд застревает в окне, точно лист -- в ограде.

Можно налить воды. Позвенеть ключами.

Одиночество есть человек в квадрате.

Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.

Пустота раздвигается, как портьера.

Да и что вообще есть пространство, если

не отсутствие в каждой точке тела?

Оттого-то Урания старше Клио.

Днем, и при свете слепых коптилок,

видишь: она ничего не скрыла,

и, глядя на глобус, глядишь в затылок.

Вон они, те леса, где полно черники,

реки, где ловят рукой белугу,

либо -- город, в чьей телефонной книге

ты уже не числишься. Дальше, к югу,

то есть к юго-востоку, коричневеют горы,

бродят в осоке лошади-пржевали;

лица желтеют. А дальше -- плывут линкоры,

и простор голубеет, как белье с кружевами.

1981

* Датировано по переводу в TU. -- С. В.

-----------------

Полонез: вариация

I

Осень в твоем полушарьи кричит "курлы".

С обнищавшей державы сползает границ подпруга.

И, хотя окно не закрыто, уже углы

привыкают к сорочке, как к центру круга.

А как лампу зажжешь, хоть строчи донос

на себя в никуда, и перо -- улика.

Плюс могилы нет, чтоб исправить нос

в пианино ушедшего Фредерика.

В полнолунье жнивье из чужой казны

серебром одаривает мочажина.

Повернешься на бок к стене, и сны

двинут оттуда, как та дружина,

через двор на зады, прорывать кольцо

конопли. Но кольчуге не спрятать рубищ.

И затем что все на одно лицо,

согрешивши с одним, тридцать трех полюбишь.

II

Черепица фольварков да желтый цвет

штукатурки подворья, карнизы -- бровью.

Балагола одним колесом в кювет,

либо -- мерин копытом в луну коровью.

И мелькают стога, завалившись в Буг,

вспять плетется ольшаник с водой в корзинах;

и в распаханных тучах свинцовый плуг

не сулит добра площадям озимых.

Твой холщовый подол, шерстяной чулок,

как ничей ребенок, когтит репейник.

На суровую нитку пространство впрок

зашивает дождем -- и прощай Коперник.

Лишь хрусталик тускнеет, да млечный цвет

тела с россыпью родинок застит платье.

Для самой себя уже силуэт,

ты упасть не способна ни в чьи объятья.

III

Понимаю, что можно любить сильней,

безупречней. Что можно, как сын Кибелы,

оценить темноту и, смешавшись с ней,

выпасть незримо в твои пределы.

Можно, по'ру за по'рой, твои черты

воссоздать из молекул пером сугубым.

Либо, в зеркало вперясь, сказать, что ты

это -- я; потому что кого ж мы любим,

как не себя? Но запишем судьбе очко:

в нашем будущем, как бы брегет не медлил,

уже взорвалась та бомба, что

оставляет нетронутой только мебель.

Безразлично, кто от кого в бегах:

ни пространство, ни время для нас не сводня,

и к тому, как мы будем всегда, в веках,

лучше привыкнуть уже сегодня.

1981

* Датировано по переводу в TU. -- С. В.

-----------------

x x x

Точка всегда обозримей в конце прямой.

Веко хватает пространство, как воздух -- жабра.

Изо рта, сказавшего все, кроме "Боже мой",

вырывается с шумом абракадабра.

Вычитанье, начавшееся с юлы

и т. п., подбирается к внешним данным;

паутиной окованные углы

придают сходство комнате с чемоданом.

Дальше ехать некуда. Дальше не

отличить златоуста от златоротца.

И будильник так тикает в тишине,

точно дом через десять минут взорвется.

<1982>

-----------------

Элегия

М. Б.

До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу

в возбужденье. Что, впрочем, естественно. Ибо связки

не чета голой мышце, волосу, багажу

под холодными буркалами, и не бздюме утряски