Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

Чтоб маяться в наших сугробах с торбой -

лучше олень, чем верблюд двугорбый.

На севере если и верят в Бога,

то как в коменданта того острога,

где всем нам вроде бока намяло,

но только и слышно, что дали мало.

На юге, где в редкость осадок белый,

верят в Христа, так как сам он -- беглый:

родился в пустыне, песок-солома,

и умер тоже, слыхать, не дома.

Помянем нынче вином и хлебом

жизнь, прожитую под открытым небом,

чтоб в нем и потом избежать ареста

земли -- поскольку там больше места.

декабрь 1994

-----------------

Надежде Филипповне Крамовой на день ее девяностопятилетия

15 декабря 1994 г.

Надежда Филипповна1 милая!

Достичь девяноста пяти

упрямство потребно и сила -- и

позвольте стишок поднести.

Ваш возраст -- я лезу к Вам с дебрями

идей, но с простым языком -

есть возраст шедевра. С шедеврами

я лично отчасти знаком.

Шедевры в музеях находятся.

На них, разеваючи пасть,

ценитель и гангстер охотятся.

Но мы не дадим Вас украсть.

Для Вас мы -- зеленые овощи,

и наш незначителен стаж.

Но Вы для нас -- наше сокровище,

и мы -- Ваш живой Эрмитаж.

При мысли о Вас достижения

Веласкеса чудятся мне,

Учелло картина "Сражение"

и "Завтрак на травке" Мане.

При мысли о Вас вспоминаются

Юсуповский, Мойки вода,

Дом Связи с антеннами -- аиста

со свертком подобье гнезда.

Вы жили вблизи абортария,

Людмилу2 от мира тая.

и изредка пьяная ария

в подъезде звучала моя.

Орава черняво-курчавая

клубилась там сутками сплошь,

талантом сверкая и чавкая,

как стайка блестящих галош.

Как вспомню я Вашу гостиную,

любому тогда трепачу

доступную, тотчас застыну я,

вздохну, и слезу проглочу.

Там были питье и питание,

там Пасик3 мой взор волновал.

там разным мужьям испытания

на чары их баб я сдавал.

Теперь там -- чужие владения.

Под новым замком, взаперти,

мы там для жильца -- привидения,

библейская сцена почти.

В прихожей кого-нибудь тиская

на фоне гвардейских знамен,4

мы там -- как Капелла Сикстинская -

подернуты дымкой времен.

Ах, в принципе, где бы мы ни были,

ворча и дыша тяжело,

мы, в сущности, слепки той мебели,

и Вы -- наш Микельанджело.

Как знать, благодарная нация

когда-нибудь с тростью в руке

коснется, сказав: "Реставрация!",

теней наших в том тупике.

Надежда Филипповна! В Бостоне

большие достоинства есть.

Везде -- полосатые простыни

со звездами -- в Витькину5 честь.

Повсюду -- то гости из прерии.

то Африки вспыльчивый князь,

то просто отбросы Империи.

ударившей мордочкой в грязь.

И Вы, как бурбонская лилия

в оправе из хрусталя,

прищурясь, на наши усилия

глядите слегка издаля.

Ах, все мы здесь чуточку парии

и аристократы чуть-чуть.

Но славно в чужом полушарии

за Ваше здоровье хлебнуть!

1 Надежда Филипповна Крамова, актриса и писательница, ныне живет в Бостоне, США.

2 Людмила Штерн, писательница, журналистка, дочь Надежды Крамовой.

3 Пасик -- кот в доме Надежды Крамовой.

4 Яков Иванович Давидович, муж Надежды Крамовой, был известным знатоком русского военного быта и коллекционером предметов этого быта.

5 Виктор Штерн, зять Надежды Крамовой, профессор математики Бостонского университета. (прим. изд.)

* "Звезда". No. 5. 1995

-----------------

Византийское

Поезд из пункта А, льющийся из трубы

туннеля, впадает с гудением в раскинувшееся широко,

в котором морщины сбежались, оставив лбы,

а те кучевой толпой сбились в чалму пророка.

Ты встретишь меня на станции, расталкивая тела,

и карий местного мусора примет меня за дачника.

Но даже луна не узнает, какие у нас дела,

заглядывая в окно, точно в конец задачника.

Мы -- на раскопках грядущего, бьющего здесь ключом,

то есть жизни без нас, уже вывозимой за море

вследствие потной морзянки и семафора в чем

мать родила, на память о битом мраморе.

И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,

окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,

мы прикинемся мертвыми, под каблуком хрустя:

подлиннику пустоты предпочитая копию.

1994

-----------------

В разгар холодной войны

Кто там сидит у окна на зеленом стуле?

Платье его в беспорядке, и в мыслях -- сажа.

В глазах цвета бесцельной пули -

готовность к любой перемене в судьбе пейзажа.

Всюду -- жертвы барометра. Не дожидаясь залпа,

царства рушатся сами, красное на исходе.

Мы все теперь за границей, и если завтра

война, я куплю бескозырку, чтоб не служить в пехоте.

Мы знаем, что мы на севере. За полночь гроздь рябины

озаряет наличник осиротевшей дачи.

И пусть вы -- трижды Гирей, но лицо рабыни,

взявшись ее покрыть, не разглядеть иначе.

И постоянно накрапывает, точно природа мозгу

хочет что-то сообщить; но, чтоб не портить крови,

шепчет на местном наречьи. А ежели это -- Морзе,

кто его расшифрует, если не шифер кровли?

1994

-----------------

В следующий век

Постепенно действительность превращается в недействительность.

Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,

и еще упрекнешь, как муравья -- кора

за его медлительность.

Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник

повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;

просто будущему требуется помещение

без них.

С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,

поскольку для них скорость света -- бедствие,

присутствие их суть отсутствие, и бытие -- лишь следствие

небытия.

Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни -

интересней, чем жизнь; так знаками препинания

заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни

телескопа, ни воспоминания.

1994

-----------------

Из Альберта Эйнштейна

Петру Вайлю

Вчера наступило завтра, в три часа пополудни.

Сегодня уже "никогда", будущее вообще.

То, чего больше нет, предпочитает будни

с отсыревшей газетой и без яйца в борще.

Стоит сказать "Иванов", как другая эра

сразу же тут как тут, вместо минувших лет.

Так солдаты в траншее поверх бруствера

смотрят туда, где их больше нет.

Там -- эпидемия насморка, так как цветы не пахнут,

и ропот листвы настойчив, как доводы дурачья,

и город типа доски для черно-белых шахмат,

где побеждают желтые, выглядит как ничья.

Так смеркается раньше от лампочки в коридоре,

и горную цепь настораживает сворачиваемый вигвам,

и, чтоб никуда не ломиться за полночь на позоре,

звезды, не зажигаясь, в полдень стучатся к вам.

1994

-----------------

x x x

Меня упрекали во всем, окромя погоды,

и сам я грозил себе часто суровой мздой.

Но скоро, как говорят, я сниму погоны

и стану просто одной звездой.