Хаим Нахман Бялик - Стихи

Жизни без надежды, затхлой, топкой, грязной,
Мертвенно-свинцовой, жалко-безобразной —

Жизни пса, что рвется на цепи, голодный, —
О, проклятье жизни, жизни безысходной!

Озари же дух мой, опаленный срамом
Блуда по чужбинам и по чуждым храмам;

И свети мне долго — я мой путь измерю:
Может быть, я встану, может быть, поверю…

Долго ли продлится ночь моя — не знаю,
Мраку и скитанью все не видно краю, —

Пусть же, подымая взор из тьмы кромешной,
Твой привет я встречу ласково-утешный.

Не до дна, не все же выплаканы слезы:
Я вспою остатком цвет последней грезы.

В сердце не дотлела искорка былая —
Пусть же снова вспыхнет, пламенем пылая.

Еще сила бьется где-то там глубоко —
Пусть же вcя прольется в битве против Рока!

Эти жадные очи с дразнящими зовами взгляда,
Эти алчные губы, влекущие дрожью желаний,
Эти перси твои — покорителя ждущие лани, —
Тайны скрытой красы, что горят ненасытностью ада;

Эта роскошь твоей наготы, эта жгучая сила,
Эта пышная плоть, напоенная негой и страстью,
Все, что жадно я пил, отдаваясь безумному счастью, —
О, когда бы ты знала, как все мне, как все опостыло!

Был я чист, не касалася буря души безмятежной —
Ты пришла и влила в мое сердце отраву тревоги,
И тебе, не жалея, безумно я бросил под ноги
Мир души, свежесть сердца, все ландыши юности нежной.

И на миг я изведал восторги без дна и предела,
И любил эту боль, этот яд из блаженства и зною;
И за миг — опустел навсегда целый мир надо мною.
Целый мир… Дорогою ценой я купил твое тело.

Уронил я слезу — и слезинку настиг
Луч игривого света.
Сердце сжалось во мне:
и она через миг испарится, пригрета…

И пойду — снова нищий… За что? Для чего?
Словно капля в болоте,
Даром сгинет слеза, не прожжет никого.
Не смутит их в дремоте…

И куда мне пойти? Разве броситься ниц,
Рвать подушку зубами —
Может, выжму еще каплю влаги с ресниц
Над собой и над вами.

Слишком бледен ваш луч, и во мне он со дна
Старых сил не пробудит:
В небе солнце одно, в сердце песня одна,
Нет другой и не будет…

Всех их ветер умчал к свету, солнцу, теплу,
Песня жизни взманила, нова, незнакома;
Я остался один, позабытый, в углу
Опустелого Божьего дома.

И мне чудилась дрожь чьих то крыл в тишине.
Трепет раненых крыл позабытой Святыни,
И я знал: то трепещет она обо мне,
О последнем, единственном сыне…

Всюду изгнана, нет ей угла на земле,
Кроме старой и темной молитвенной школы, —
И забилась сюда, и делил я во мгле
С ней приют невеселый.

И когда, истомив над строками глаза,
Я тянулся к окошку, на свет из темницы, —
Она никла ко мне, и катилась слеза
На святые страницы.

Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне,
Словно пряча крылом от какого-то рока:
«Всех их ветер унес, все в иной стороне,
Я одна… одинока…»

И в беззвучном рыданьи, в упреке без слов,
В этой жгучей слезе от незримого взора
Был последний аккорд скорбной песни веков,
И мольба о пощаде, и страх приговора…

Выйди, стань пред закатом на балкон, у порога,
Обними мои плечи,
Приклони к ним головку, и побудем немного
Без движенья и речи.

И прижмемся, блуждая отуманенным взором
По янтарному своду;
Наши думы взовьются к лучезарным просторам
И дадим им свободу.

И утонет далеко их полет голубиный
И домчится куда то —
К островам золотистым, что горят, как рубины,
В светлом море заката.

То — миры золотые, что в виденьях блистали
Нашим грезящим взглядам;
Из-за них мы на свете чужеземцами стали,
И все дни наши — адом…

И о них, об оазах лучезарного края,
Как о родине милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Звезды ночи унылой.

И навеки остались мы без друга и брата,
Две фиалки в пустыне,
Два скитальца в погоне за прекрасной утратой
На холодной чужбине.

Эта искра моя мне досталась
Не находкой в пути, не в наследство
Из кремня в моем сердце добыта
Тяжким молотом бедства.

Пусть одна и мала эта искра,
Что в груди я заботливо крою, —
Но моя, вся моя, — и зачата,
И взлелеяна мною.

И когда о кремень в моем сердце
Бьет, дробя, молот скорби и гнева,
Брызжет искра моя, зажигая
Пламя в звуках напева.

И напев опаляет вам душу,
И пожар в ней пылает, бушуя, —
А потом за убытки пожара
Кровью сердца плачу я…

Приюти меня под крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.

Наклонись тихонько в сумерки,
Буду жаловаться я:
Говорят, есть в мире молодость —
Где же молодость моя?

И еще поверю шопотом:
И во мне горела кровь;
Говорят, любовь нам велена —
Где и что она, любовь?

Звезды лгали; сон пригрезился —
И не стало и его;
Ничего мне не осталося,
Ничего.

Приюти меня поп крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой…

Между Тигром и Ефратом,
На пригорке, на горбатом,
В листьях пальмы, вся блистая,
Княжит пава золотая.

Я взмолилась златокрылой:
«Ты сыщи мне, где мой милый!
Подхвати его на месте
И, связав, умчи к невесте.

А не свяжешь, или нечем, —
Кликни зовом человечьим
И скажи… А что — не знаю…
Ты скажи, что я сгораю.

Скажешь: сад расцвел богато,
И зарделся плод граната —
Но замки-ворота целы,
И не сорван плод созрелый.

Скажешь: ночью я часами
Плачу горькими слезами
И мечусь, полунагая,
Покрывала обжигая.

А нейдет — тогда шепни ты:
Сундуки мои набиты —
Шелк, сорочки, одеяла —
Я сама их вышивала…

И перина пуховая,
Что сготовила родная
За бессонные за ночки
К ложу брачному для дочки…

И, запрятана глубоко,
Ждет фата поры до срока, —
Все по счету, я готова, —
Что ж не видно дорогого?»