Уильям Блейк - Песни Невинности и Опыта

Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry?

In what distant deeps or skies,
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare sieze the fire?

And what shoulder, & what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? & what dread feet?

What the hammer? what the chain,
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp?

When the stars threw down their spears
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?

Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?

Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто сумел тебя создать?
Кто сумел от тьмы отъять?

Из пучины иль с небес
Вырван огнь твоих очес?
Кто к огню простер крыла?
Чья десница унесла?

Кто узлом железных жил
Твое сердце напружил?
Кто слыхал, как дик и яр
Первый бешеный удар?

Кто ужасный млат вздымал?
Кто в клещах твой мозг сжимал?
А когда сошел на нет
Предрассветный звездный свет —

Неужели был он рад.
Встретив твой зловещий взгляд?
Неужели это был
Тот, кто Агнца сотворил?

Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто посмел тебя создать?
Кто посмел от тьмы отъять?

A flower was offerd to me:
Such a flower as May never bore.
But I said I've a Pretty Rose-tree,
And I passed the sweet flower o'er.

Then I went to me Pretty Rose-tree:
To tend her by day and by night.
But my Rose turnd away with jealousy:
And her thorns were my only delight.

Коснуться прекраснейших уст
Цветок поманил и раскрылся…
«А я люблю Розовый Куст!» —
Сказал я и не наклонился…

И вскоре, припав у Куста,
Хотел насладиться я Розой —
Но та затворила уста,
Шипы выставляя с угрозой.

Ah Sun-flower! weary of time,
Who countest the steps of the Sun:
Seeking after that sweet golden clime,
Where the travellers journey is done.

Where the Youth pined away with desire,
And the pale Virgin shrouded in snow:
Arise from their graves and aspire,
Where my Sun-flower wishes to go.

Ax, Подсолнух, прикованный взглядом
К Светилу на все времена!
Как манит блистающим Садом
Блаженная присно страна!

Туда из могильной темницы
И дева, строга и горда,
И юноша страстный стремится —
И ты, мой Подсолнух — туда!..

The modest Rose puts forth a thorn:
The humble Sheep, a threatning horn:
While the Lilly white, shall in Love delight,
Nor a thorn nor a threat stain her beauty bright.

Стыдливая Роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит —
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.

I went to the Garden of Love.
And saw what I never had seen:
A Chapel was built in the midst,
Where I used to play on the green.

And the gates of this Chapel were. shut,
And Thou shalt not, writ over the door;
So I turn'd to the Garden of Love,
That so many sweet flowers bore,

And I saw it was filled with graves,
And tomb-stones where flowers should be:
And Priests in black gowns, were walking their rounds,
And binding with briars, my joys & desires.

Я однажды пошел в Сад Любви —
Я глядел и не верил глазам:
На лугу, где играл столько раз,
Посредине поставили Храм.

Были двери его на замке —
Прочитал я над ними: «Не смей!»
И тогда заглянул в Сад Любви
Посмотреть на цветы юных дней.

Но увидел могилы кругом
И надгробия вместо цветов —
И священники с пеньем моим наслажденьям
Из вервий терновых крепили оковы.

Dear Mother, dear Mother, the Church is cold.
But the Ale-house is healthy & pleasant & warm:
Besides I can tell where I am use'd well.
Such usage in heaven will never do well.

But if at the Church they would give us some Ale,
And a pleasant fire, our souls to regale:
We'd sing and we'd pray all the live-long day:
Nor ever once wish from the Church to stray.

Then the Parson might preach & drink & sing,
And we'd be as happy as birds in the spring:
And modest dame Lurch, who is always at Church,
Would not have bandy children nor fasting nor birch.

And God like a father rejoicing to see,
His children as pleasant and happy as he:
Would have no more quarrel with the Devil or the Barrel
But kiss him & give him both drink and apparel.

Ax, матушка, в церкви сквозняк продувной!
Куда как теплей и приятней в пивной!
Там пива в достатке, и пьют без оглядки —
В раю же, известно, другие порядки.

Вот кабы нам в церкви пивка на заказ
Да возле огня отогрели бы нас,
Так ночью и днем молиться начнем —
Из церкви не выставишь нас нипочем!

Священнику пить бы и петь бы псалмы —
И словно птенцы, были б счастливы мы!
А строгой старухе вернем оплеухи —
И пусть попостится сама с голодухи!

И Бог возликует, отечески рад,
Увидев божественно счастливых чад,
И внидя в церквушку, закатит пирушку,
Деля с Сатаною дерюжку и кружку!

I wander thro'each charter'd street,
Near where the charter'd Thames does flow
And mark in every face I meet
Marks of weakness, marks of woe.

In every cry of every Man,
In every Infants cry of fear,
In every voice; in every ban,
The mmd-forg'd manacles I hear

How the Chimney-sweepers cry
Every blackning Church appalls,
And the hapless Soldiers sigh
Runs in blood down Palace walls

But most thro' midnight streets I hear
How the youthful Harlots curse
Blasts the new-born Infants tear
And blights with plagues the Marriage hearse

По узким улицам влеком,
Где Темза скованно струится,
Я вижу нищету кругом,
Я вижу горестные лица.

И в каждой нищенской мольбе,
В слезах младенцев безгреховных,
В проклятьях, посланных судьбе,
Я слышу лязг оков духовных!

И трубочистов крик трясет
Фундаменты церквей суровых,
И кровь солдатская течет
Вотще у гордых стен дворцовых.

И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.

Pity would be no more,
If we did not make somebody Poor:
And Mercy no more could be,
If all were as happy as we:

And mutual fear brings peace:
Till the selfish loves increase.
Then Cruelty knits a snare,
And spreads his baits with care.

He sits down with holy fears,
And waters the ground with tears:
Then Humility takes its root
Underneath his foot.

Soon spreads the dismal shade
Of Mystery over his head;
And the Gatterpiller and Fly,
Feed on the Mystery.

And it bears the fruit of Deceit,
Ruddy and sweet to eat:
And the Raven his nest has made.
In its thickest shade.

The Gods of the earth and sea,
Sought thro' Nature to find this Tree
But their search was all in vain;
There grows one in the Human Brain

Когда не станем обирать,
Не нужно будет подавать —
Ни голода, ни жажды,
И будет счастлив каждый.

На Страхе держится покой,
На Себялюбии — разбой,
А ковы Бессердечья
В душе плодят увечья.

В тисках запретов и препон
Слезами поит землю он —
И всходит прямо из-под ног
Смирения росток.