Эдуард Лимонов - Стихотворения

Америка — Одесса же сплошная
Вульгарная страна, неразвитая.

Геринг дает пресс-конференцию в душном мае
Победившим державам
Чьи корреспонденты гордо выпытывают его

В маршальской фуражке
В кресле поставленном прямо в траву
Ботинки у Геринга в траве утонули
Тяжелый микрофон старого стиля стоит на низком столе

Буйствует зелень на заднем плане
Ломит и прёт уже побеждая войну
Горячо и жарко
И Геринг держится грустно
Победоносные прошлые лета
Стучат сапогами в его голове
(А также любовницы, жены и ветви цветов и деревьев
Июли и августы и на оленей охоты)…

Упрячут опять от зелени в темный угол
Геринг не Геринг…
. . . . . . . .
Стоят офицеры, сидят.
Иные в касках. Другие в фуражках
Третьи подставили волосы ветру
Военные корреспонденты — грубые как слоны

Что они понимают
Что мы все понимаем
Простите меня за вмешательство — маршал покойный
Геринг
Однако я менее склонен сочувствовать голым трупам
Из другой фотографии — рядом в газете «Пост»
Чем Вам — мяснику. негодяю. эсэсовцу. наци.
Чем Вам — маршал Геринг
Который как будто причина второй фотографии
(Я имею в виду голые трупы)
. . . . . . . . . .
Хорошо вот так вот
Войну проигравши
Сесть в старом кресле
Ботинки воткнуть в траву
Отвечать им негромко — корреспондентам
Устало как после работ землекопных
В мундире в шитье в этой Вашей Герман фуражке…
Ну удавят — удавят
Зато как по Европе шагали…
На том свете наверное пахнет мышами
А походка-то маршал ух как хороша хороша…
. . . . . . . . . . . . . . .
И думаю пахнут духами и потом слегка
Подмышки немецко-австрийских женщин
И возле Дуная и Рейна
Цветут разлохматясь цветы

Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты.
Ветер. Понедельник. Май. Недопитый чай…
Это я или не я? Жизнь идет моя?
Книги. Солнце на столе. Голова в тепле…

Или этот натюрморт вдруг придумал черт
Черт придумал. После взял — заковал в металл
И Нью-Йорком окружил. И заворожил.

А в середине господин. Он же — блудный сын
Блудный сын сидит в окне. Ищет истину в вине
Что-то делает рукой. С левою щекой…

— Милый близкий блудный сын. Ты опять один
На сколь долгие года? Может навсегда
. . . . . . . . . . . . . .

В краю поэмы и романа
Всегда бывает хорошо
В лесах охотится Диана
Меркурий радостный прошел

И на груди у Аполлона
Уснула рыжая сестра
Так было все во время оно
У греко-римского костра

К утру натягивали тоги
И грели сонные тела
И были Боги — Жили Боги
Любовь и ненависть была
. . . . . . . . . . .
В дневном пожаре, в тяжком горе
В Египет проданный я плыл
И Афродиту встретил в море
И Афродиту я любил

Молился ей среди пиратов
Пытался пальцы целовать
Она смеялась виновато
Но изменяла мне опять

Она на палубе лежала
Матросов зазывая вновь
Текла по палубе устало
Моя расплавленная кровь

Смеялись воды. Рты смеялись
Смеялись крепкие тела
Дельфины горько удалялись
Их помощь временной была

Не умирая в божьей воле
Привязан к мачте я стоял
Во тьме ночной агентства «Золи»
Пустые окна наблюдал

Она являлась на машинах
Она шаталась и плыла
Вся в отвратительных мужчинах
И шляпка набекрень была

Я так любил ее шальную
Гордился что она пьяна
Что в красоту ей неземную
Душа неверная дана

Я был поэт ее и зритель
Привязан к мачте я стоял
Глядел как новый похититель
Ее покорно умыкал

Смеялись воды. Рты смеялись
Вдали Египет проступал
И двери туго затворялись
И в верхних окнах свет мелькал

Я шел один, я был в экстазе
И Бога я в себе узнал
Однажды на зеленой вазе
Его в музее увидал

Он там сидел простоволосый
И дул в надрезанный тростник
Как я скуластый и курносый
Мой древнегреческий двойник

Да он любил ее больную
И ни за что не осуждал
И только песню еле злую
Он за спиной ее играл

Вот я скитаюсь в могучих кварталах эпохи
Я не достиг (я росту) потолка моей жизни
Люди собаки пейзажи — неплохи
Переносимы газеты дома пешеходы и вдруг
налетевшие бризы

В двух зоопарках живут шимпанзе и тюлени
Матери тупо глядят прижимая младенцев
Дети орут. Все мы ищем партнера по лени
Лечь. развалиться. лежать. никогда не одеться

Кто это вам так надул ваш живот — молодая?
Он ли прыщавый с немытым акцентом — принц Бруклин?

Этих объятий не мог позабыть с четверга я
Желтые шеи. кривые мне помнились руки

Люди стареют и все человечество сразу
Время придти нам на смену жукам или крысам
Бог нас смахнет со стола как простую заразу
Так-то мой друг. мой единственный Эдичка-рыцарь.

Люди. ноги. магазины…
Все изделья из фасона
Из стекла и из резины
Продаются монотонно
. . . . . . . .
Непреклонною рукой
Свое личице умой
Соберись поутру строго
Ты Елена. вот дорога

Уходи куда-нибудь
В черный хаос выбран путь.

Дура-девица. тогда
Были лучшие года

И у тебя и у меня
Был разгар земного дня.

Ну а ныне эти люди
Для которых моешь груди

— Беспросветные лгуны…
Не из нашей тишины —

Не из нашего отряда
Ты ошиблась — мое чадо

Сверхвозлюбленное
Чуть пригубленное

Потерял тебя навек
Эдька — смелый человек

Эдька умный. Эдик грустный
Эдичка во всем искусный

Эдинька вас в каждом сне
Видит словно на луне

Там вы ходите поляной
В пышном платье. Рано-рано

И в перчатках полевых
Эдинька находит их

Из травы их подымает
И целует и кусает
И бежит к тебе — кричит…
Добрый дядя — тихий жид

На горе в очках стоит
И губами улыбается
Он любуется. качается…

Там есть домик в три окошка
Яблоко висит. блестит
«Хватит бегать — моя крошка»…
Произносит добрый жид

«Ну иди обедать детка!»
Детка — длинною ногой
Сквозь траву шагая метко
Направляется домой