Наум Коржавин - Приобщение

И всё забыв — сознаться в этом трушу.
Веду огонь — как верю в торжество.
А тот огонь мою сжигает душу,
И всем смешно, что я веду его.

Я всё равно не верю, что попался…
Я только вспоминаю тяжело, —
Как ищут суть, как держат ручку пальцы
И как нас учит смыслу — ремесло.

Что со мною сталось?
Сердце спит весь день.
То ли это старость,
То ли просто лень.

То ли так, томленье:
Гаснет прежний пыл,
А бороться с ленью
Нет причин и сил.

То ли сплю, и это
Только снится мне,
И покорно в Лету
Я плыву во сне.

От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,

От звезд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, —
Чтоб жажде вытоптать любовь,
Стать от любви неотличимой,

От Правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье — стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.

Крепли музы, прозревая,
Что особой нет беды,
Если рядом убивают
Ради Веры и Мечты.

Взлёт в надеждах и в законах:
«Совесть — матерь всех оков…»
И романтик в эшелонах
Вёз на север мужиков.

Вёз, подтянутый и строгий,
Презирая гнёт Земли…
А чуть позже той дорогой
Самого его везли.

Но запутавшись в причинах,
Вдохновляясь и юля,
Провожать в тайгу невинных
Притерпелась вся земля.

Чьё-то горе, чья-то вера. —
Смена лиц, как смутный сон:
Те — дворяне, те — эсеры
Те — попы… А это — он.

И знакомые пейзажи,
Уплывая в смутный дым,
Вслед ему глядели так же,
Как недавно вслед другим.

Равнодушно… То ль с испуга,
То ль, как прежде, веря в свет…
До сих пор мы так друг друга
Всё везём. И смотрим вслед.

Может, правда, с ношей крестной,
Веря в святость наших сил,
Эту землю Царь Небесный,
Исходив, благословил.

Но коль так, — то жадный к славе
Вслед за ним (игрок! нахал!)
Срок спустя
на тройке дьявол,
Ухмыляясь, вслед скакал.

К себе, к себе — каким я был и стал.
К себе — пускай поблёк я, пусть устал.
Сквозь вызванную болью злость к толпе,
Сквозь даже представленье о себе.

К себе, к себе — чтоб знать, чего хочу.
С чего молчу и отчего кричу.
Чтоб с правдой слиться смысла своего.
Чтоб устыдиться — если есть чего.

К себе, к себе, чтоб слушать шум листвы.
К себе — чтоб вновь в душе воскресли вы:
Все — тот, кто свят, и чья судьба — грешить.
К себе — чтоб знать, как всем непросто жить.

К себе, к себе — чтоб к вам живым придти,
Чтоб никого потом не подвести.
Чтоб где-то на изломе бытия
Не оказалось вдруг, что я — не я…

Гордость,
мысль,
красота —
все об этом давно отгрустили.
Все креститься привыкли,
всем истина стала ясна…
Я последний язычник
среди христиан Византии.
Я один не привык…
Свою чашу я выпью до дна.
Я для вас ретроград. —
То ль душитель рабов и народа,
То ли в шкуры одетый
дикарь с придунайских равнин…
Чушь!
Рабов не душил я —
от них защищал я свободу.
И не с ними —
со мной
гордость Рима и мудрость Афин.
Но подчищены книги…
И вряд ли уже вам удастся
Уяснить, как мы гибли,
притворства и лжи не терпя,
Чем гордились отцы,
как стыдились, что есть еще рабство,
Как мой прадед-сенатор
скрывал христиан у себя…
А они пожалеют меня?
— Подтолкнут еще малость!
Что жалеть,
если смерть —
не конец, а начало судьбы.
Власть всеобщей любви
напрочь вывела всякую жалость,
А рабы нынче — все.
Только власти достигли рабы.
В рабстве — равенство их,
все — рабы, и никто не в обиде.
Всем
подчищенных истин
доступна равно
простота.
Миром правит Любовь —
и Любовью живут, —
ненавидя.
Коль Христос есть Любовь,
каждый час распиная Христа.
Нет, отнюдь не из тех я,
кто гнал их к арене и плахе,
Кто ревел на трибунах,
у низменной страсти в плену.
Все такие давно
поступили в попы и монахи.
И меня же с амвонов
поносят за эту вину.
Но в ответ я молчу.
Всё равно мы над бездной повисли.
Всё равно мне конец,
всё равно я пощады не жду.
Хоть, последний язычник,
смущаюсь я гордою мыслью,
Что я ближе монахов
к их вечной любви и Христу.
Только я — не они, —
сам себя не предам никогда я,
И пускай я погибну,
но я не завидую им:
То, что вижу я — вижу.
И то, что я знаю — я знаю.
Я последний язычник.
Такой, как Афины и Рим.
Вижу ночь пред собой.
А для всех — еще раннее утро.
Но века — это миг.
Я провижу дороги судьбы:
Всё они превзойдут.
Всё в них будет: и жалость, и мудрость…
Но тогда,
как меня,
их растопчут другие рабы.
За чужие грехи
и чужое отсутствие меры,
Всё опять низводя до себя,
дух свободы кляня:
Против старой Любви,
ради новой немыслимой Веры,
Ради нового рабства…
Тогда вы поймете меня.
Как хотелось мне жить,
хоть о жизни давно отгрустили,
Как я смысла искал,
как я верил в людей до поры…
Я последний язычник
среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний,
кто видит,
как гибнут миры.

Люди могут дышать
Даже в рабстве… Что злиться?
Я хочу не мешать —
Не могу примириться.

Их покорство — гнетёт.
Задыхаюсь порою.
Но другой пусть зовёт
Их к подъёму и к бою.

Мне в провалах судьбы
Одинаково жутко
От покорства толпы
И гордыни рассудка.

Ах, рассудок!.. Напасть!
В нём — при точном расчёте —
Есть капризная власть
Возгордившейся плоти, —

Той, что спятив от прав,
В эти мутные годы
Цепи Духа поправ,
Прорвалась на свободу.

Ничего не любя,
Вдохновенна до дрожи,
Что там Дух! — И себя
Растоптать она может.

И ничем не сыта,
Одурев от похабства,
Как вакханка кнута,
Жаждет власти иль рабства.

Вразуми нас, Господь!
Мы — в ловушке природы.
Не стеснить эту плоть,
Не стесняя свободу.

А свобода — одна.
И не делится, вроде.
А свобода — нужна! —
Чтоб наш Дух был свободен.

Без него ж — ничего
Не достичь… В каждом гнёте
Тех же сил торжество,
Власть взбесившейся плоти.