Любовь Якушева - Стихотворения и переводы

Зачем ты над нами,
зачем ты над нами,
усталая птица с большими крылами?

Усталая, словно несчстный борец,
уставший в объятьях змеиных колец.

Зачем ты над нами,
зачем ты над нами,
упрямая птица с большими крылами?

Упрямей, чем горный поток ледяной,
упрямей, чем лоб под моей сединой.

Чтоб выше стать, нам надо чище петь
и, выдувая звуки из свирели,
ни разу ошибиться не посметь
и ритму не ввернуть ненужной трели.

Не украшать, а медленно тянуть
все выше, выше, — из последней силы.
Пускай уже без кислорода грудь,
пускай от напряженья вздулись жилы, —

звени, поэт! До самой той черты,
пока твое дыханье не прервется
и, умирая, не услышишь ты,
как в твой напев стихающий вольется

мелодия иная, но в ладу
одном с твоим напевом. Легкокрыло
она твой дух подхватит налету
и в миг последний вырвет у могилы.

Только листья, только листья за окном
наполняют нетерпением мой дом.
Только темная горячая листва
манит лепетом живого божества.

Я стою — в который раз! — на рубеже
новой жизни, и душа настороже,
словно четкая за выпуклым стеклом
рыбка черная с вуалевым хвостом.

А вокруг мой заоконный, милый лес
тянет листья, тянет ветки до небес,
легким воздухом захлестывает грудь,
прогоняя нерешительность и грусть.

Я спешу, но осторожная душа
свой покой оберегает. Не спеша
черной рыбкой забивается в песок,
замирает ее рыбий голосок.

Скалярия по небу проплыла
и растворилась.

По соседней кровле
скользнула тень хвоста или крыла
небесной рыбы.
В уголке укромном
жизнь замерла,
желанья, как мальки,
рассыпались по зыби мелководья.
В окошке день висит.
И высоки
лугов небесных тучные угодья.
Где рыба на беленом потолке?
Где тень крыла на выцветших обоях?
Где солнце в лампе? Слезы на щеке?
И как мне жить наедине с собою?

Время, время! Птица смелая,
конь без седока!
Удержаться не сумела я, —
дрогнула рука.

И летит мой конь некованый
где-то вдалеке.
И безвестность уготована
дрогнувшей руке.

Там, у предела синих дальних стран
волшебный конь
срывается с откоса,
и, рассыпаясь, гаснет папироса,
стремительно зажатая в ладонь.

Там ты, тоскливый, страхом обуян,
там сердцу не хватает вдохновенья,
хотя руке достаточно уменья
воспеть цветущих примул океан.

Нельзя Отчизну горькую терять,
нельзя прижиться к берегу иному
и чужеземным слогом поверять
свою тоску по языку родному.

Я буду падать, возникая и кружась
я буду падать или, может быть, лететь.
Паду на поле — белым холодом лежать,
взовьюсь, и скажут: “Начинается метель”.

Когда же стану я прозрачней и быстрей,
чтоб сильный гром меня не смог уже догнать,
то, озабоченно на стекла посмотрев,
промолвит кто-нибудь: “Тоска. Дожди опять”.

Там, на горе, твоя могила
и небо белое над ней,
трава сухая. Если б было
возможно, — из ненастных дней,

от наших гроз, дождей обильных
в тот раскаленный край земли
воды послать, — чтоб на родимой
могиле — розы расцвели!

Я — поэтесса. Маленький сверчок.
Я так скажу, как не сказать поэту,
И голос тих, но мой шесток при этом
подвешен там, где небу горячо.
Я не о солнце, я — о высоте,
о раскаленной высоте небесной.
Тот белый свет, где в будущем воскресну,
внушает мне искать напевы те,

что, как цветы, красивы и просты
и как пески, бессмертны и печальны, —
и поиск мой меня не удручает,
а не дает дыханию остыть.

Прощай стишок. Ты мал и бестолков.
Но мне все можно: я почти у цели.
Я — поэтесса, и мои качели
летают у небесных потолков!

Когда же я к погаснувшей земле
склонюсь своей усталой головою
и ветер бледный лоб овеет мой,
запахнут волосы живой травою, —

все станет проще: светлые поля,
стогов пахучих пасмурные глыбы —
и та благословенная земля,
где я от одиночества погибну.

Я куклам имена давала,
а девочкам не довелось.
Я мишкам имена давала,
а мальчикам не удалось.

Летят, летят — их путь неведом,
поет воздушная струя.
Летит, летит за ними следом
душа сиротская моя.

Если дождь начнется на земле,
постарайтесь думать обо мне.
Прочитайте, что напишут капли,
что покажут капли на стекле.

Но лишь станет небо голубым —
значит, вам меня пора забыть:
я хочу быть помощью в печали,
а помехой в радости не быть.

Помилуй Бог — бессмертия просить.
Мне б только проскользнуть под облаками
да кроме неба, землю полюбить
и к ней спуститься добрыми стихами.

И каждый раз, вступая в тайну,
Душа стиха напьется вновь
Из трех источников кристальных:
Природа, Родина, Любовь.

Мой самый лучший друг — на небесах,
у нас с ним — что ни ночь — текут беседы.
И каждый день кукушкой на часах
я встречи жду от самого обеда.

А утром я перевожу стихи —
чужую мысль своею грею кровью,
и плачет сердце, и труды легки —
все это называю я Любовью.

Мне друг мой — и помощник и судья,
не будь его — что стало бы со мною,
что для людей смогла бы сделать я,
когда бы не стоял он за спиною?

Когда б не осенил меня крылом
могучий свет покоя и блаженства —
смогла бы я сама моим умом
понять, как животворно совершенство

любви бесстрастной, вскормленной добром?
Не думаю. Скорей всего, едва ли.
И потому так дорог мне мой дом,
что в нем мои метанья умирали.

Остался стол. Остался светлый лик,
Остался взгляд, прямой и неизбежный.
Так я живу. В плену бумаг и книг.
И слов ночных, таинственных и нежных.