Любовь Якушева - Стихотворения и переводы

Утром кидонские яблони пьют
воду из быстрых потоков в саду
светлом у девушек. Ветви ввысь
тянутся, листья опять распускаются,
свежая зелень кусты виноградные
вновь покрывает. А мне неотступная
страсть ни на миг не дает отдохнуть.
Как за молнием вслед летит
грозный борей фракийский — так
Эрос летит от Киприды безжалостный,
душу мою сотрясая,
тяжким безумием мой рассудок
властно преследуя.

Верю я — тот равен богам, который
быть спокойным может с тобою рядом,
сесть напротив, слушать, когда ты скажешь
легкое слово,

как прелестно вдруг засмеешься. Я же
знаю, как мое задрожало бы сердце.
Если вдруг, взглянув на тебя, хочу я
слово промолвить —

нет препятствий. Но замирает голос.
быстрый жар по телу всему струится,
свет в глазах тускнеет, в ушах ужасный
шум раздается,

дрожью вся объята, вздохнуть не смею,
как трава в лугах, становлюсь зеленой.
Каждый миг, Агалла, с тобою рядом
я умираю.

Катулл, бедняга, брось пустые заботы,
И что погибло — знай, погибло навеки.
Тогда тебе сверкали светлые солнца,
Когда по зову милой часто ходил к ней,
Любя так сильно, как никто не сумеет.
У вас хватало там смешных развлечений,
К которым вы всегда согласно стремились.
Тогда тебе сверкали светлые солнца.
Теперь она не хочет. Но не преследуй
Ее, когда бежит. Живи не страдая,
Решив в уме — и сердце сделай упрямым.
Прощай, девчонка! Стал Катулл уже твердым,
Тебя он звать не станет, зря умоляя.
Но ты страдать начнешь, коли он отвернется,
Злодейка… Что за жизнь тебе остается!?
Кто рядом будет? Кто прекрасной увидит?
Кого теперь полюбишь? Чьей назовешься?
Кого кусать ты будешь, в губы целуя?
Но ты, Катулл, крепись и будь непреклонным.

Станем, Лесбия, радоваться жизни,
Сплетни все стариков чрезмерно строгих
Мы оценим монетою самой мелкой.
Солнце может уйти и вновь вернуться:
Нам же день предназначен слишком краткий,
Вслед за ним навсегда заснуть придется.
Дай мне тысячу и сотню поцелуев,
Снова тысячу и другую сотню,
Без конца и без счета много сотен,
Чтобы тысячи наших поцелуев
Мы смешали, не помня, сколько было —
Пусть не сможет нам зла желать завистник,
О числе поцелуев наших зная.

Беснуется ветер осенний,
Окончились дни развлечений:
Дочурке пора уезжать.
Умчалось веселое лето,
Когда мы гуляли с рассвета.
Как грустно о нем вспоминать!

О сколько в прощанье печали!
Мы это с тобой испытали.
Мне страшен притихший мой дом.
Твой белый платочек взлетает,
Мне слезы глаза застилают,
Недвижно стою за окном.

Еще далеко до рассвета.
Копыта процокали где-то.
Но скоро, мгновенье спустя,
Умчишься от отчего крова
В объятия леса ночного.
Ну, с Богом, родное дитя!

Диким вихрем битва налетела
на зеленое земное тело, —
смерть стоит, как пугало в полях.
Лето содрогается от страха,
вся земля — одна большая плаха,
и с ветвей стекает листьев прах.

Но уже успокоенье близко:
ночь пришла с любовью материнской
приласкать и друга и врага.
Слышишь, из-под облачного крова
опускается благое Слово,
осеняя наши берега.

Птица в мареве небесном!
Ах, и мне бы вместе с нею
крылья распластать над лесом,
ввысь взлететь, да не умею.

Задавать весне вопросы
хором птицы поспешают:
разве краски безголосы?
разве звуки не летают?

Что ж, вперед! Долой сомненья!
Паруса поют от ветра.
Начинается движенье,
а куда — не жди ответа!

На тайном берегу, когда
белел прибой, как птица,
хотелось вдосталь нам напиться,
но солона вода.
Там на песке, как приговор,
мы написали имя.
Но ветер крыльями своими
мгновенно надпись стер.

С дыханьем, распиравшим грудь,
решительно и страстно,
мы шли по жизни. Все напрасно!
Мы изменили путь.

Губы, моей любви отгоревшей стража,
руки, путы лет, улетевших без счета,
в мире живом лица моего пропажа,
птицы… деревья… охота…

Тело чернеет в жару как гроздь винограда,
тело, корабль мой, куда ты отправиться хочешь?
После полудня, когда задохнулась прохлада,
я устаю в бесконечных поисках ночи.

(И жизнь с каждым днем все короче.)

“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”
Ты, застенчивый соловей среди лиственных вздохов,
даришь певучую влагу лесов
телам и душам расставшихся и тех, кто уверен,
что уже не вернется.
Слепой голосок, осязаемый памятью,
словно шаги и касанья, я б не решился сказать поцелуи;
и беспомощный бунт разъяренной рабыни.

“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”

Что это — Платры? Кто видел этот остров?
Я всю свою жизнь небывалые слышал названья:
новые города и безумства людей и богов;
моя судьба, бушевавшая
между смертельным оружьем Аякса
и каким-то другим Саламином, принесла меня
к этому берегу. Луна
выходила из моря, как Афродита.
Вот заслонила звезды Стрельца,
вот направляется к Скорпионову сердцу
и все изменяет.
Так где же правда?
Я тоже был на войне стрелком,
И в этом суть для тех, кто промахнулся.

О соловей, певец!
Такой же ночью на берегу Протея
тебе внимали спартанские рабыни,
вплетя в песню стоны
и среди них — кто б мог сказать! — Елена!
Та, за которой мы годы гонялись по Скамандру.
Она была там, на губах у пустыни. Я подошел
и она закричала: “Это неправда, неправда!
Я никогда не всходила на синий корабль,
я никогда не ступала на землю воинственной Трои!”

Глубокий лиф, и солнце в кудрях,
и эта осанка,
тени и блики повсюду,
на плечах, на коленях, на бедрах,
живая кожа, глаза
с тяжелыми веками.
Она была там, на родном побережье. А в Трое?
А в Трое лишь призрак.
Парис с тенью ложился в постель,
словно с живым существом,
и мы десять лет погибали из-за Елены.