Семен Липкин - Большая книга стихов

Мои желания от века — подруга и вино,
Ни о былом, ни о грядущем не думаю давно.
О трезвости не размышляю и пьянство не хулю,
Моя добыча в этом мире — мгновение одно.

Однажды в кабаке собрался тесный круг,
Сидели юноши, обняв своих подруг.
А кравчий наливал, и пел певец:
"Пройдут и эти дни, пройдут, исчезнут вдруг".

Страдая, кравчий, я не знал, что наслажденья есть такие!
Вино, я понял, превзошло все блага, радости другие!
Налей вина мне; хоть на миг оно мне утром жизнь дарует, —
О том, как сладок этот миг, узнать ты можешь у Мессии!

Вино — мой Бог и вера, о кравчий благосклонный,
Моя душа, о кравчий, сей кубок благовонный.
Вино ты отвергаешь, как беззаконье, ересь,
А я вина и кубка всегда блюду законы.

Подруга старая моя — вот это старое вино.
Мне жить без дочери лозы самим творцом запрещено.
Мне говорят: — кто пьет вино, тот веру в божество отверг,
Но пью из кубка: для меня в нем божество заключено!

Не кайся, если духом стоек, в том, что глоток вина — хорош.
Вино подобно влаге жизни. Оно вредит нам? Это ложь!
Но если каяться желаешь, когда настанет рамазан, [Р-003]
То кайся лишь в своих молитвах, — и ты спасенье обретешь.

Зачем ты рубище надел, коль темен ты, как прежде?
С лохмотьями не связан путь ни к скорби, ни к надежде.
Самонадеянный, парчу не заменяй дерюгой, —
Ты к благу не придешь — в какой ты ни был бы одежде.

Коль жаждешь золота, стремишься к серебру,
Тебя не приведут усилия к добру.
С друзьями ешь, пока не охладел твой вздох,
Не то сожрут враги все яства на пиру.

Всю жизнь одним я делом занят: хвалить вино привык.
Мое добро — кувшин и чаша, вокруг меня — цветник.
Отшельник, если твой учитель — премудрый разум твой,
То знай: учитель твой всего лишь — мой верный ученик.

Вот книги юности последняя страница.
Ко мне восторг весны, увы, не возвратится.
Меня, задев крылом, ты промелькнула мимо,
О молодость моя, ликующая птица!

Есть прелесть горькая в моей судьбе:
Сидеть с тобой, тоскуя по тебе.

Касаться рук и догадаться вдруг,
Что жажду я твоих коснуться рук,

И губы целовать, и тосковать
По тем губам, что сладко целовать.

А здесь апрель. Забылась роща в плаче.
На вербе выступил пушок цыплячий.

Опять земля являет облик свой,
Покрытый прошлогоднею листвой.

Какая тишь, какое захолустье,
Как странно выгнулось речное устье,

Пришли купаться ясени сюда,
До пояса доходит им вода.

Там, в рощице, то синим, то зеленым
Сукном одет затон, и над затоном

Топырит пальцы юная ольха.
И, словно созданная для греха,

Выходит на террасу щебетунья,
Цветущая полячка, хохотунья,

Чья бровь дугой, и ямки на щеках,
И множество браслетов на руках,

И необдуманная прелесть глаз
Уже не раз с ума сводили нас…

Бубни стихи, живи светлей и проще!
Журчит река. Недвижен воздух рощи.

Всей грудью обновленный дышит прах.
Но все это в меня вселяет страх.

Я вижу: на тепличное стекло
Цветов дыханье смрадное легло.

Мне кажется: из-за речных коряг
Невидимый вот-вот привстанет враг.

И черный грач, как будто без причины,
То тут, то там садится на вершины,

И вниз летит, и что-то мне кричит,
И вверх как бы в отчаянье летит,

Затем, что слушать здесь никто не хочет,
Когда он горе близкое пророчит.

Так иногда, увидев тайный свет,
Беспомощный, но истинный поэт

О зле грядущем нам напоминает,
Но тусклых слов никто не понимает.

А вот еще ольха. Мне в этот миг
Понятен хруст ее ветвей сухих:

Она своей седьмой весны боится!
Она слепым предчувствием томится:

Страшит ее весенних дней набег,
Ей милым стал больной, унылый снег,

И дерева младенческое горе
Моей душой овладевает вскоре.

И даже та, чьи ямки на щеках,
И множество браслетов на руках,

И необдуманная прелесть глаз,
Уже не раз с ума сводили нас,

Та, что сейчас своей красой летучей
Нас обожгла, — она больна падучей,

И знаю: ночью будет нас пугать
Улыбкой неестественной.

Я получил открытку, на которой
Художник темный написал случайно
Чудесный дом, и мне за каждой шторой
Какая-то мерцала тайна.

Извозчики, каких уж нет на свете,
Кареты выстроили — цуг за цугом,
А сами собрались в одной карете,
Видать, смеялись друг над другом.