Илья Сельвинский - Избранная лирика

Бываем радостными, а подчас

Рискуем жизнью за меньшого братца.

Ах, человек… Смешное существо:

Вся мудрость — в легкомыслии его.

1960

Воспитанный разнообразным чтивом,

Ученье схватывая на лету,

Ты можешь стать корректным и учтивым,

Изысканным, как фигурист на льду.

Но чтобы стать, товарищи, правдивым.

Чтобы душе усвоить прямоту,

Нельзя учиться видеть правоту

Необходимо сердцу быть огнивом.

Мы все правдивы. Но в иные дни

Считаем правду не совсем удобной,

Бестактной, старомодной, допотопной

И гаснут в сердце искры и огни…

Правдивость гениальности сродни,

А прямота пророчеству подобна!

1955

Я испытал и славу и бесславье,

Я пережил и войны и любовь:

Со мной играли в кости югославы,

Мне песни пел чукотский зверолов;

Я слышал тигра дымные октавы,

Предсмертный вой эсэсовских горилл;

С Петром Великим был я под Полтавой,

А с Фаустом о жизни говорил.

Мне кажется, что я живу на свете

Давнее давнего… Тысячелетье…

Я видел всё! Чего еще мне ждать?

Но, глядя в даль с ее миражем сизым,

Как высшую хочу я благодать

Одним глазком взглянуть на коммунизм.

1957

Одиннадцать било. Часики сверь

В кают-компании с цифрами диска.

Солнца нет. Но воздух не сер:

Туман пронизан оранжевой искрой.

Он золотился, роился, мигал,

Пушком по щеке ласкал, колоссальный,

Как будто мимо проносят меха

Голубые песцы с золотыми глазами.

И эта лазурная мглистость несется

В сухих золотинках над мглою глубин,

Как если б самое солнце

Стало вдруг голубым.

Но вот загораются синие воды

Субтропической широты.

На них маслянисто играют разводы,

Как буквы "О", как женские рты…

О океан, омывающий облако

Океанийских окраин!

Даже с берега, даже около,

Галькой твоей ограян,

Я упиваюсь твоей синевой,

Я улыбаюсь чаще,

И уж не нужно мне ничего

Ни гор, ни степей, ни чащи.

Недаром храню я, житель земли,

Морскую волну в артериях

С тех пор, как предки мои взошли

Ящерами на берег.

А те из вас, кто возникли не так

И кутаются в одеяла,

Все-таки съездите хоть в поездах

Послушать шум океана.

Кто хоть однажды был у зеркал

Этих просторов — поверьте,

Он унес в дыхательных пузырьках

Порыв великого ветра.

Такого тощища не загрызет,

Такому в беде не согнуться

Он ленинский обоймет горизонт,

Он глубже поймет революцию.

Вдохни ж эти строки! Живи сто лет

Ведь жизнь хороша, окаянная…

Пускай этот стих на твоем столе

Стоит, как стакан океана.

Владивосток

1932

В рыжем лесу звериный рев:

Олень окликает коров,

Другой с коронованной головой

Отзывается воем на вой

И вот сквозь кусты и через ручьи

На поединок летят рогачи.

Важенка робко стоит бочком

За венценосным быком.

Его плечи и грудь покрывает грязь,

Измазав чалый окрас,

И он, оскорбляя соперника басом,

Дует в ноздри и водит глазом.

И тот выходит, огромный, как лось.

Шею вдвое напруживая.

До третьих сучьев поразрослось

Каменное оружие.

Он грезит о ней,

о единственной,

той!

Глаза залиты кровавой мечтой.

В такие дни, не чуя ног,

Иди в росе по колени.

В такие дни бери манок,

Таящий голос оленя,

И, лад его добросовестно зубря,

Воинственной песнью мани изюбря.

Так и было. Костром начадив,

Засели в кустарнике на ночь

Охотник из гольдов, я и начдив.

Некто Игорь Иваныч.

Мы слушали тьму.

Но забрезжил рассвет,

А почему-то изюбрей нет.

Охотник дунул. (Эс.) [1] Эс — означает паузу и произносится про себя. . Тишина.

Дунул еще. Тишина.

Без отзыва по лесам неслась

Искусственная страсть.

Что ж он оглох, этот каверзный лес-то?

Думали — уж не менять ли место.

И вдруг вдалеке отозвался рев.

(В уши ударила кровь…)

Мы снова — он ближе. Он там. Он тут

Прямо на наш редут.

Нет сомненья: на дудошный зык

Шел великолепный бык.

Небо уже голубело вовсю.

Было светло в лесу.

Трубя по тропам звериных аллей,

Сейчас

на нас

налетит

олень…

Сидим — не дышим. Наизготовке

Три винтовки.

И вдруг меж корней — в травяном

горизонтце

Вспыхнула призраком вихря

Золотая. Закатная. Усатая, как солнце.

Жаркая морда тигра!

Полный балдеж во блаженном успенье

Даже… выстрелить не успели.

Олени для нас потускнели вмиг.

Мы шли по следам напрямик.

Пройдя километр, осели в кустах.

Час оставались так.

Когда ж тишком уползали в ров,

Снова слышим изюбревый рев

И мы увидали нашего тигра!

В оранжевый за лето выгоря,

Расписанный чернью, по золоту сед,

Драконом, покинувшим храм,

Хребтом повторяя горный хребет,

Спускался он по горам.

Порой остановится, взглянет грустно,

Раздраженно дернет хвостом,

И снова его невесомая грузность

Движется сопками в небе пустом.

Рябясь от ветра, ленивый, как знамя,

Он медленно шел на сближение с нами.

Это ему от жителей мирных

Красные тряпочки меж ветвей.

Это его в буддийских кумирнях

Славят, как бога: Шан -

Жен -

Мет -

Вэй! [2] Шан-Жен-Мет-Вэй — Истинный Дух Гор и Лесов — так китайцы называют тигра.

Это он, по преданью, огнем дымящий,

Был полководцем китайских династий.

Громкие галки над ним летали,

Как черные ноты рычанья его.

Он был пожилым, но не стар летами

Ужель ему падать уже на стерво?

Увы! — все живое швыряет взапуск

Пороховой тигриный запах.

Он шел по склону военным шагом,

Все плечо выдвигая вперед;

Он шел, высматривая по оврагам,

Где какой олений народ,

И в голубые струны усов

Ловко цедил… изюбревый зов.

Милый! Умница! Он был охотник:

Он применял, как и мы, "манок".

Рогатые дурни в десятках и сотнях

Летели скрестить клинок о клинок,

А он, подвывая с картавостью слабой,

Целился пятизарядной лапой.

Как ему, бедному, было тяжко!

Как он, должно быть, страдал, рыча:

Иметь. Во рту. Призыв. Рогача

И не иметь в клыках его ляжки.

Пожалуй, издавши изюбревый зык,

Он первое время хватал свой язык.

Так, вероятно, китайский монах,