Василий Бетаки - Замыкание времени. Стихи разных лет

И даже не тот, который

Солдата приводит в яму...

Курбскому Грозный пишет:

«Не похваляйся, княже, германские крепкие грады падали не

от того:

Не твоим фузеям да саблям, не воинской смелости даже, —

Сдавались только величию имени Моего!»

Голос из XX в:

Сверху видней, как побеждали,

Ну ей же ей — шапками закидали!

Не до шапок и не до шуток

Павшим в бою.

Посчитай, и цифирью жуткой

Оцени дорогу свою!

Гремели единороги,

Сабли лезли в лицо —

Но главное — ждали тюрьма и остроги

Лучших из лучших бойцов,

Тех, кто принес в Россию

Германских градов ключи.

Они — опасная сила...

Так опричнина их и скосила,

Недоверию не научив...

А ты и опричникам верил,

Ты жил с незапертой дверью,

А за тобой — облава,

Как за лесною тварью,

И досталась военная слава

Лишь великому государю...

Не враги, а свои скосили.

И сыну некуда деться.

А он-то еще: «спасибо, —

За счастливое наше детство!»

Государь — он всегда безгрешный...

Помолись за него, юродивый.

И гудело эхо в соборах,

И гулко было и глухо:

И молившийся не был отмечен

Благодатью Святого Духа...

...Кровавый путь — не в Печерах.

9. У стен печерских

Вечером Баторий

злой —

Утром под Печерами

бой.

Вечер — вздох густой

травы,

Вечер — строй литой

Литвы.

Вечером мечи блестят:

Что там русский щит — пустяк!

Вечером — седлай коней!

Утром и коням конец...

Вечером — копыт

поток,

Утром — ни стремян,

ни сапог,

Утром — ни знамен, ни брони,

Утром — от ворон Бог храни!

Вечером — у шлемов вид!

Утром — на земле в крови

Россыпью изрезанных снов

Каша из железа и мозгов...

10. Монолог печерского колокола.

Над долиной, над долиной, над зелеными раздольями полей

Блещут белые оконницы и ангелы на звоннице,

на звоннице моей.

Если ива долу клонится, за тучей ветер гонится

и буря собирается — эгей!

Стерегут границы русские в стене бойницы узкие,

А я —

Бьюсь и вою над стеною, над лесною стороною,

И слышна аж над Литвою

Медь моя!

Я немало повидал с высокой звонницы людей —

И врагов,

И друзей...

Столько лет мне смены нет, я все служу и сторожу —

Эй, бей!

То над берегом горбатым тяжким ухая набатом,

Собираю я людей со всех сторон,

То —

в гул гулянки в день престольный я вливаю колокольный

мой малиновый, глубокий звон!

А бывает —

над землею небывалым воем вою,

Не набатом распроклятым, не весельем, не хвалою

Вою:

Призываю не с Литвою

К бою:

Я звучу колоколами над холодными телами

Всех казненных,

Убиенных,

Что на плахе под стеною...

Ною!

Я звеню и кандалами над медвежьими углами,

И бубенчиками троек над Москвою

Вою!

И пускай говорят, что без веревки звонаря

Языком своим качать не вправе я:

Я ведь колокол такой: звонари — за упокой, а я — за здравие!

Кровью полита полынь...

Сгинь, сгинь, сгинь...

...И царицей Авдотьей заклятий,

Достоевский и бесноватый,

Город в свой уходил туман...

И выглядывал вновь из мрака

Старый питерщик и гуляка.

Как пред казнью бил барабан.

(А. Ахматова)

Этот город — на мир похож:

Всё отдельные острова.

Этот город на мир похож,

Только он не так староват.

Этот город — как человек.

В нем одном — безграничный мир:

И текучая истина рек,

И красивая ложь — ампир.

Не случайны его цвета;

В них смешение двух времен:

В золоченую осень стен

Влита белая ночь колонн...

К. Г.

В безоблачности над гранитной крепостью,

Над клетками дворов

Летящий ангел пойман в перекрестье

Прожекторов.

Распахнутые судорожно крылья

Внутри креста,

И ангел бьется на булавке шпиля,

И ночь — пуста.

Молчи и слушай, если ты крылатый,

Как до утра

Еще трубит тревогу ангел, взятый

В прожектора.

Под влажным солнцем осени желтеет Летний Сад,

Беседуют философы под тихий листопад.

Ни шороха, ни голоса, и только с высоты

На мраморные головы планируют листы,

И паутинки осени над белизной висков

Усыпаны монетками осиновых листков.

О, мраморные личности, не схожие ни с кем,

Вы — тень от необычности миров, систем и схем!

Ничто вам вьюги желтые, дожди и холода,

Закатом обожженные, вы знаете, когда

Запахивая ватники и на ветру дрожа,

Вам будки деревянные наденут сторожа.

И вдруг исчезнет разница и пропадет лицо,

И серых досок равенство накроет мудрецов...

Эти головы горгон двулики.

Алебарды — вправо-влево смотрят.

Не гадал не думал Петр

Великий,

Что на Летний поналепят

Морды,

Что заблудишься в сплошных величьях,

Что не ступишь никуда с аллеи...

Видишь головы горгон

Двуличных?

И на каждой притаились

Змеи.

Алебарда — что орел двуглава!

А кустарники — прямы, как рама.

Тут ни влево не свернешь,

Ни вправо —

Генеральная аллея —

Прямо!

И глядится в ту аллею замок.

Видишь, в цвет драконьей крови стены?

Он несчетными глядит

Глазами,

Охраняет неизменность

Стиля!

Там живет убитый император.

(Стиль воинственный зовут

ампиром)

Топай прямо, а свернешь

куда-то —

Обернется тот ампир

вампиром!

Запад есть Запад —

Восток есть Восток

им не сойтись никогда...

(Киплинг)

В небе летнем, старинном

И почти что пустом

Резко вздыблены спины

Разведенных мостов,

И нежданный, как лебедь

Над Невой несогретой

В фиолетовом небе

Силуэт минарета...

Над гранитами призрак

Бухары бирюзовой

Азиатским капризом

В сон Европы суровой —

Словно в «Аве Мария»

Влился клич «бисмилла»,

Полумесяцем крылья

Изогнув у орла,

Словно небо кусая,

Две змеи над Невой

Встали рядом, касаясь

Облаков головой,

И у каждой по телу

Пляшет ромбов мираж...

И молчит опустелый

Петропавловский пляж.

И крылья яхты под дождем

Мокры...

И молча в листьях мокнут острова...

Вдали окно слилось с окном.

Костры?

Насторожились окна и слова.

У фонарей глотает спектры

Мрак.

Асфальт и фары на проспектах?

Лак...

Канат, как мокрая змея.

Причал...

Зачем ты хочешь, чтоб и я

Молчал?

Стеклянный вечер на снегу

Лежит, и лень ему подняться...

Как он сумел так распластаться,

Стеклянный вечер на снегу?

По скользкой улице бегу

В толпе витринных иллюстраций —

Стеклянный вечер на снегу