Владимир Маяковский - Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925

— Мистер министр?
         How do you do? [3]
Ультиматум истек.
         Уступки?
            Не иду.
Фирме Морган *
         должен Крупп *
ровно
   три миллиарда
         и руп.
Обложить облака!
         Начать бои!
Будет добыча —
           вам пай.
Люди — ваши,
         расходы —
            мои.
Good bye! [4]

«Смит и сын.
      Самоговорящий ящик»
Ящик
   министр
      придвинул быстр.
В раструб трубы,
          мембране говорящей,
сорок
   секунд
      бубнил министр.
Сотое авеню.
      Отец семейства.
Дочь
   играет
      цепочкой на отце.
Записал
   с граммофона
         время и место.
Фармацевт — как фармацевт.
Пять сортировщиков.
         Вид водолаза.
Серых
   масок
      немигающий глаз —
уставили
        в триста баллонов газа.
Блок
   минуту
      повизгивал лазя,
грузя
   в кузова
      «чумной газ».
Клубы
   Нью-Йорка
         раскрылись в сроки,
раз
      не разнился
         от других разов.
Фармацевт
          сиял,
          убивши в покер
флеш-роялем *
         — четырех тузов.

Штаб воздушных гаваней и доков.
Возд-воен-электрик
         Джим Уост
включил
      в трансформатор
            заатлантических токов
триста линий —
           зюд-ост.
Авиатор
      в карте
         к цели полета
вграфил
   по линейке
         в линию линия.
Ровно
   в пять
      без механиков и пилотов
взвились
       триста
         чудовищ алюминия.
Треугольник
      — летящая фабрика ветра —
в воздух
   триста винтов всвистал.
Скорость —
      шестьсот пятьдесят километров.
Девять
   тысяч
      метров —
            высота.
Грозой не кривясь,
         ни от ветра резкого,
только —
        будто
         гигантский Кольт * —
над каждым аэро
            сухо потрескивал
ток
      в 15 тысяч вольт.
Встали
   стражей неба вражьего.
Кто умер —
      счастье тому.
Знайте,
   буржуями
         сжигаемые заживо,
последнее изобретение:
             «крематорий на дому».

Город
   дышал
      что было мочи,
спал,
   никак
      не готовясь
            к смертям.
Выползло
       триста,
         к дымочку дымочек.
Пошли
      спиралью
         снижаться, смердя.
Какая-то птица
         — пустяк,
            воробушки —
падала
   в камень,
          горохом ребрышки.
Крыша
   рейхстага,
         сиявшая лаково,
в две секунды
      стала седая.
Бесцветный дух
         дома́ обволакивал,
ник
       к земле,
      с этажей оседая.
«Спасайся, кто может,
         с десятого —
               прыга…»
Слово
   свело
      в холодеющем нёбе;
ножки,
   еще минуту подрыгав,
рядом
   легли —
      успокоились обе.
Безумные
       думали:
            «Сжалим,
            умолим».
Когда
   растаял
      газ,
         повися, —
ни человека,
      ни зверя,
         ни моли!
Жизнь
   была
      и вышла вся.
Четыре
   аэро
      снизились искоса,
лучи
   скрестя
      огромнейшим иксом.
Был труп
       — и нет.
Был дом
      — и нет его.
Жег
       свет
фиолетовый.
Обделали чисто.
          Ни дыма,
            ни мрака.
Взорвали,
        взрыли,
           смыли,
            взмели.
И город
   лежит
      погашенной маркой
на грязном,
      рваном
         пакете земли.

Морган.
   Жена.
      В корсетах.
            Не двинется.
Глядя,
   как
         шампанское пенится,
Морган сказал:
      — Дарю
            имениннице
немного разрушенное,
         но хорошее именьице!

Сейчас
   подытожена
         великая война.
Пишут
   мемуары
          истории писцы.
Но боль близких,
         любимых, нам
еще
   кричит
      из сухих цифр.
30
миллионов *
      взяли на мушку,
в сотнях
   миллионов
         стенанье и вой.
Но и этот
        ад
         покажется погремушкой
рядом
   с грядущей
         готовящейся войной.
Всеми спинами,
         по пленам драными,
руками,
   брошенными
         на операционном столе,
всеми
   в осень
      ноющими ранами,
всей трескотней
          всех костылей,
дырами ртов,
      — выбил бой! —
голосом,
   визгом газовой боли —
сегодня,
   мир,
      крикни
         — Долой !!!
Не будет!
       Не хотим!
         Не позволим!
Нациям
   нет
      врагов наций.
Нацию
   выдумал
      мира враг.
Выходи
   не с нацией драться,
рабочий мира,
      мира батрак!
Иди,
   пролетарской армией топая,
штыки
   последние
          атакой выставь!
«Фразы
   о мире —
         пустая утопия,
пока
   не экспроприирован
            класс капиталистов».
Сегодня…
         завтра… —
         а справимся все-таки!
Виновным — смерть.
         Невиновным — вдвойне.
Сбейте
   жирных
         дюжины и десятки.
Миру — мир,
      война — войне.

В авто
   насажали
          разных армян,
рванулись —
      и мы в пути.
Дорога до Ялты
          будто роман:
все время
        надо крутить.
Сначала
   авто
      подступает к горам,
охаживая кря́жевые.
Вот так и у нас
      влюбленья пора:
наметишь —
      и мчишь, ухаживая.
Авто
   начинает
      по солнцу трясть,
то жаренней ты,
          то варённей:
так сердце
         тебе
      распаляет страсть,
и грудь —
         раскаленной жаровней.
Привал,
   шашлык,
         не вяжешь лык,
с кружением
      нету сладу.
У этих
   у самых
      гроздьев шашлы * —
совсем поцелуйная сладость.
То солнечный жар,
         то ущелий тоска, —
не верь
   ни единой версийке.
Который москит
          и который мускат * ,
и кто персюки́
      и персики?
И вдруг вопьешься,
         любовью залив
и душу,
   и тело,
      и рот.
Так разом
      встают
         облака и залив
в разрыве
         Байдарских ворот * .
И сразу
   дорога
      нудней и нудней,
в туннель,
        тормозами тужась.
Вот куча камня,
         и церковь над ней —
ужасом
   всех супружеств.
И снова
   почти
      о скалы скулой,
с боков
   побелелой глядит.
Так ревность
      тебя
         обступает скалой —
за камнем
        любовник бандит.
А дальше —
      тишь;
         крестьяне, корпя,
лозой
   разделали скаты
Так,
   свой виноградник
         по́том кропя,
и я
      рисую плакаты.
Пото́м,
   пропылясь,
         проплывают года,
труся́т
   суетнею мышиной,
и лишь
   развлекает
            семейный скандал
случайно
       лопнувшей шиной.
Когда ж
   окончательно
         это доест,
распух
   от моторного гвалта —
— Стоп! —
   И склепом
         отдельный подъезд:
— Пожалте
      червонец!
         Ялта.