Сильвия Платт - Собрание стихотворений

За слово, за касание,

За клок волос,

За каплю крови.

Так, так, herr доктор,

Так, herr враг:

Я - ваше сокровище, ваше созданье,

Золотой младенец,

Истаивающий в визге, не в слове.

Верчусь и горю.

Думаете, я

Ваших забот

Не оценила?

Опять таю -

Пепел, пепел - а где лицо?

Шевелите кочергой, - вот:

Ни плоти, ни костей.

Кусок мыла.

Обручальное кольцо.

И золотая

Пломба, herr Люцифер, herr Бог,

Осторожней, смотри же -

Снова встаю из пепла

И глотаю, как воздух, мужиков -

Я, отчаянная, я рыжая!

23 - 29 октября 1962

Улиточье слово на блюде листа?

Это не от меня.

Не принимай. Забудь об этом вздоре.

Уксус в запечатанной бутылке?

И это не принимай - фальшивка!

Золотое кольцо и солнце в нём?

А это - ложь. Ложь и горе.

Иней на листе чист.

Котелок о чём-то бурчит

Себе под нос, на каждой

Из девяти гор... Да -

Зеркала встревожены, смещены отраженья,

И море вдребезги свой серый цвет...

Любовь, любовь, - моё время года.

4 ноября 1962 года

Далеко ли ещё?

Далеко ли?

Колёса Круппа* крутятся.

И в центре этой крутящейся воли -

Рожи горилл оголтелые.

Стук не устаёт, выбивая

С громкостью пушек:

"Нету его, нету его, нету..."

Это Россия. Это -

То, через что должна я

Пройти. Я тащу своё тело -

Та ли война, или другая -

Через солому теплушек...

Взятку дать? Вздор!

Да и что едят эти колёса, колёса,

Закреплённые на дугах рессор,

Ненасытные боги?

Отпустить серебряный поводок воли?

Далеко ли ещё?

Далеко ли?

Неумолимые боги

Знают только одно: "туда".

Я - опущенное письмо.

Я лечу к какому-то имени

И к двум глазам. Ну да,

Может, к себе самой?

Будет ли там хлеб,

Будет ли там тепло?

Грязь. Тут такая грязь!

Остановка в поле.

Не слазь!

Далеко ли?...

Медсёстры проходят ритуалы

Омовенья под кранами.

Вода - как монашеские вуали.

Сёстры прикасаются к раненым.

Кровь и поныне вперёд посылает мужчин,

(их ведь всегда посылали...).

Палатки. Кукольный госпиталь.

Крики. Оттуда ли?

Снаружи

Руки да ноги валяются грудами.

А мужчин, точнее то, что

Осталось от них - ведь ни один не цел -

Эта кровь толкает вперёд, вперёд

Эти поршни -

В следующую милю,

В следующий час, день, год...

Несколько поколений сломанных стрел.

Далеко ли?

Далеко ли ещё? Не знаю...

На ногах у меня грязь,

Красная, скользкая, густая -

С этой земли я встаю в агонии,

Я ребро адамово,

Не в силах стереть ничего - ни

Прошлое, ни саму себя я.

Паровоз оскалился, дышит, пар выпуская -

Зубы дьявола...

Я в вагоне.

В конце всего этого есть минута такая -

Капля росы без боли...

Далеко ли ещё?

Далеко ли?

Как невелико, как незаметно

Это место, куда я...

Но отчего все эти препятствия?

Не знаю. Тело

Женщины.

Юбки обгорелые. Маска смертная.

Люди в чёрном.

Кто-то над ней молитвы читает.

Дети в венках из цветов.

Грохот взрывов,

Щёлканье ружей мелкое.

Нас опять огонь разделяет.

Неужели нет спокойного места,

Которое просто

Образовалось бы в воздухе,

Так чтоб никто до него не дотронулся?

Не бывает!

Поезд

Тащит себя и вопит,

Этот зверь знает только движенье,

Только алчное "туда, туда, туда"...

Вспышки освещают лицо в пятнах красных и чёрных...

Я похороню раненых,

Сосчитаю и похороню мёртвых,

Пусть их души

Корчатся в росах очищенья.

И фимиам

Испарится из моего следа.

Качаются вагоны.

Да это ведь колыбели! Это -

Я вылупляюсь из коконов прошлого,

Из этих лиц, тоски, досок, бинта -

И вот из чёрного вагона, переехавшего Лету,*

Выхожу к тебе, как младенец чиста.

6 ноября 1962

Пасхальный ягнёнок потрескивает в жиру,

Жертвенный жир всё прозрачнее на жару...

Окно,

Солнечное окно

Сотворено

Тем же огнём.

Бледные еретики сгорают в нём,

И ветер его раздувает,

Сдувает евреев...

Их одежды широкие в небе реют

Над изрубленной Польшей,

Над сожжённой Германией...

Летят и не умирают.

Стаи

Пепельных птиц

мне сердце терзают.

Пепел в глазах,

И рот мой забит пеплом.

Эти птицы садятся у самого края

Бездны,

Которая выкинула в пространство

Всего одного человека...

Печи,

Раскалённые, как небосвод.

Сердце -

По нему я ступаю и знаю,

Что солнечного младенца

Мир убьёт и сожрёт...

19 ноября 1962

Чернила мокрого рассвета расплываются голубым.

Деревья на кальке тумана

Выглядят сухим рисунком из учебника ботаники.

Воспоминанья нарастают -

Кольцо обручальное на кольцо натяну-

то... Ни абортов нет, ни скандалов.

Деревья надёжней женщин: (преданнее любой жены!),

Они семена рассыпают,

как всегда рассыпали с лёгкостью дуновения,

Доверчиво пробуя на вкус полёты крылатых ветров,

и ноги ветрам не нужны!

Деревья по пояс в историю погружены...

И - только крылья, крылья лебедя.

Из другого мира, полного света.

Душа каждого дерева - Леда...*

О, мать листвы и ласки, сына оплакивающая...

Тени щеглов поют литанию,

но от неё не легче...

26 ноября 1962

Шагают холмы в белизну.

Люди ли, звёзды ли,

Разочарованно глядят на меня.

Белый вздох остался от поезда.

Ах, ржавый цвет медлительного коня!

Стук копыт, грустящие колокола.

И всё утро

темнее становится утро,

И гуще мгла...

Позабытый цветок одинок.

Во мне, в глубине тишина.

И сердце сжимается:

Даль полей - и конца ей не вижу,

Прямо в небо грозит увести она,

В эту беззвёздную и сиротливую

Тёмную жижу.

2 декабря 1962, 28 января 1963

Совершенство жутко: оно бесплодно -

Снежным дыханьем забиты пути рожденья.

Едва отрастают побеги тисов,

Их тут же срезают, как головы гидры.

Но месяц за месяцем, побег за побегом -

Толкают соки поток бесцельный,

Движенье крови - любви движенье.

И требует жертвы. Совсем безоглядной.

Нет мол, кроме меня, кумиров!

Ты и я... Манекены в витринах

Жёлто-зелёного, серного цвета.

Тела застыли в нелепых позах...

Их заколдованные улыбки...

Мюнхен? Морг меж Парижем и Римом.

Голые, лысые манекены

(Мехами едва нагота прикрыта).

Ржавь леденцов на хромовых палках -

Невыносима. Без тени мысли.

Тьма сыплется где-то между снежинок.

И никого вокруг. А в отелях

Долго ещё будут чьи-то руки

За дверь выставлять башмаки - почистить,

И утром в них широченные ноги...

А жизнь в домах - занавески, окна,

Кружавчики детские, да печенье...

Весомые немцы напыщенно дрыхнут.