Василий Бетаки - За полвека

И двадцать лет не меркнет свет от старого костра!

Но нет: две линии стальных… Попридержи коней:

Белёной станции сарай, платформа, а за ней

Как ленты — рельсы вдоль тропы, и нити проводов,

Бегущих от ствола к стволу по тысячам крюков!

Вот и нашли мы свой Грааль! И кончена игра:

Железный путь — чтоб зачеркнуть след нашего костра…

320.

ПЕЛ ВЕТЕР В КАМИНЕ…

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А женщина тихо люльку качала,

И вспомнив о том, кого потеряла,

Слезу смахнула тайком и сказала:

"Ненавижу ветер в камине!"

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А дети шептали, сбившись в кучу:

"Это ведьма летит сквозь ночную тучу,

Вон, волшебной трубы слышен голос могучий,

Очень страшный ветер в камине!"

Вон,

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А мужчина сидел перед очагом

И ворчал, что снегу полно кругом,

Что дрова дорожают, что стар его дом —

Не прикрыть ли заслонку в камине?

Пел ветер ночной над каминной трубой,

Но о чём — и не знал никто.

А поэт, — ведь в себе он соединял

И детей, и мужчин, и женщин — сказал:

"Как божественен этот небесный хорал,

Этот ветер, поющий в камине!"

321.

КОЙОТ

В росистых сумерках через пашню

(И страшно уйти и остаться страшно!),

Из прерий — то робким шагом, то смелым,

Хромая, крадётся бродяга в сером.

Большелапый, ушастый, виден с трудом он, -

Призрак на фоне тёмного дома.

То замрёт, то в прыжке, нелепом и нервном,

Рванётся чужак — бродяга в сером.

Эй, Карло, старина, вон твой родич на воле!

Пойди, пригласи его в гости, что ли!?

Ну что ты рычишь недостойным манером?

Чужой вам, собакам, бродяга в сером!

Да ладно, бери, что найдёшь, я ведь даже

Согласен и не считать это кражей,

Милостыню бродяге готов подать я,

Четверолапому из Серых Братьев!

322.

МОЛИТВА ВЛЮБЛЁННЫХ

Серые глаза… И вот —

Доски мокрого причала…

Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.

И отходит пароход.

Нашей юности года…

Вера и Надежда? Да —

Пой молитву всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Чёрные глаза… Молчи!

Шёпот у штурвала длится,

Пена вдоль бортов струится

В блеск тропической ночи.

Южный Крест прозрачней льда,

Снова падает звезда.

Вот молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Карие глаза — простор,

Степь, бок о бок мчатся кони,

И сердцам в старинном тоне

Вторит топот эхом гор…

И натянута узда,

И в ушах звучит тогда

Вновь молитва всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда!

Синие глаза… Холмы

Серебрятся лунным светом,

И дрожит индийским летом

Вальс, манящий в гущу тьмы.

— Офицеры… Мейбл… Когда?

Колдовство, вино, молчанье,

Эта искренность признанья —

Любим? Значит навсегда!

Да… Но жизнь взглянула хмуро,

Сжальтесь надо мной: ведь вот —

Весь в долгах перед Амуром

Я — четырежды банкрот!

И моя ли в том вина?

Если б снова хоть одна

Улыбнулась благосклонно,

Я бы сорок раз тогда

Спел молитву всех влюблённых:

Любим? Значит — навсегда…

323.

ТОММИ

В пивную как-то заглянул я в воскресенье днём.

А бармен мне и говорит: "Солдатам не подаём!"

Девчонки возле стойки заржали на весь зал,

А я ушёл на улицу и сам себе сказал:

"Ах, Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!

Но сразу "Здрассти, мистер Аткинс", когда слыхать литавров звон".

Оркестр заиграл, ребята, пора! Вовсю литавров звон!

И сразу "Здрассти, мистер Аткинс" — когда вовсю литавров звон!

Зашёл я как-то раз в театр (Почти что трезвым был!) —

Гражданских — вовсе пьяных — швейцар в партер пустил,

Меня же послал на галёрку, туда, где все стоят!

Но если, черт возьми, война — так сразу в первый ряд!

Конечно, Томми, такой-сякой, за дверью подождёт!

Но поезд готов для Аткинса, когда пора в поход!

Пора в поход! Ребята, пора! Труба зовёт в поход!

И поезд подан для Аткинса, когда пора в поход!

Конечно, презирать мундир, который хранит ваш сон,

Стоит не больше, чем сам мундир (ни хрена ведь не стоит он!).

Смеяться над манерами подвыпивших солдат —

Не то, что в полной выкладке тащиться на парад!

Да, Томми такой, Томми сякой, да и что он делает тут?

Но сразу "Ура героям", когда барабаны бьют!

Барабаны бьют, ребята, пора! Вовсю барабаны бьют!

И сразу "Ура героям!", когда барабаны бьют.

Мы, может, и не герои, но мы ведь и не скоты!

Мы, люди из казармы, ничуть не хуже, чем ты!

И если мы себя порой ведём не лучше всех —

Зачем же святости ждать от солдат, и тем вводить во грех?

"Томми такой, Томми сякой, неважно, подождёт…"

Но: "Сэр, пожалуйте на фронт", когда война идёт!

Война идёт, ребята, пора, война уже идёт!

И "Сэр, пожалуйте на фронт", когда война идёт!

Вы всё о кормежке твердите, о школах для наших детей —

Поверьте, проживём мы без этих всех затей!

Конечно, кухня — не пустяк, но нам важней стократ

Знать, что солдатский наш мундир — не шутовской наряд!

Томми такой, Томми сякой, бездельник он и плут,

Но он — "Спаситель Родины", как только пушки бьют!

Хоть Томми такой, да Томми сякой, и всё в нём не то и не так,

Но Томми знает, что к чему — ведь Томми не дурак

324.

МАНДАЛЕЙ

Смотрит пагода в Мульмейне на залив над ленью дня.

Там девчонка в дальней Бирме, верно, помнит про меня.

Колокольчики лопочут в плеске пальмовых ветвей:

Эй, солдат, солдат британский, возвращайся в Мандалей!

Возвращайся в Мандалей,

Слышишь тихий скрип рулей?

Слышишь ли, как плещут плицы из Рангуна в Мандалей,

По дороге в Мандалей,

Где летучих рыбок стаи залетают выше рей,

И рассвет, внезапней грома,

Бьёт в глаза из-за морей!

В яркой, как листва, шапчонке, в юбке, жёлтой, как заря…

Супи-Яулат её звали — точно, как жену Царя.

Жгла она какой-то ладан, пела, идолу молясь,

Целовала ему ноги, наклоняясь в пыль да в грязь.

Идола того народ

Богом-Буддою зовёт…

Я поцеловал девчонку: лучше я, чем идол тот

На дороге в Мандалей!

А когда садилось солнце и туман сползал с полей,

Мне она, бренча на банджо, напевала "Кулла-лей",

Обнял я её за плечи и вдвоём, щека к щеке,

Мы пошли смотреть, как хатис грузят брёвна на реке.

Хатис, серые слоны,

Тик весь день грузить должны.

Даже страшно, как бы шёпот не нарушил тишины

На дороге в Мандалей.

Всё давным-давно минуло: столько миль и столько дней!

Но ведь омнибус от Банка не доедет в Мандалей!

Только в Лондоне я понял: прав был мой капрал тогда —

Кто расслышал зов Востока, тот отравлен навсегда!