Михаил Херасков - Собрание сочинений

Но кто задумавшись идет?
Он шествие ко мне с унылым стоном правит.

Где я найду его? и кто ему представит?

Кого ты ищешь здесь?

Димитрия ищу;
Я пасть к его ногам с почтением хощу.

Димитрий я! — кто ты?

Я враг страны Московской.
Но ах! несчастнейший отец, гетман Желковской;
Мой сын, о государь! во узах у тебя,
На выкуп за него привел я сам себя;
Которая сего несчастного прельстила,
София мне его погибель возвестила;
Не есть лазутчик он, ни варвар, ни злодей,
Он в ночь сию пришел в российский стан для ней.
Я, я московскому злодеем был народу;
Прими во плен меня, но дай ему свободу;
Благотворение угодно небесам,
Имеешь сына ты, имеешь сына сам.
Зри слезы ты мои, внемли душевны муки,
К тебе дрожащие взношу, Димитрий, руки;
Колена, государь, объемлю я твои —
Будь жалостлив, внемли стенания мои;
Мне сын мой на земли утеха есть едина;
Терзай, губи, карай и мучь отца за сына.
Я весь в руках твоих, — меня ты за него
В темницу заключи, но выпусти его.

Я жалость чувствовать к врагам моим умею
И Вьянку свободить из плена власть имею;
Ко правосудию почтение внушить,
Допросом Вьянкиным хочу я поспешить.
Полки я для сего оставил важна дела,
Решу его, доколь война не воскипела.

Моя, о государь! моя во Вьянке кровь;
В ней нет вины другой, в ней вся вина-любовь!
Он не был вам врагом, не возмущал Россию.
Когда ж виновен тем, что любит он Софию,
Так он на Севере преступник не один;
И если то порок, так твой порочен сын:
Он так же, как мой сын, княжной Пожарской страстен.
Что ею он любим, за то ль мой сын несчастен?

Любил Софию он. Когда ж забыт Леон
Пожарскою княжной — ее забудет он;
Благоразумия те люди не имеют,
Которые в любви к несклонным девам тлеют;
Спокоен буду я, в нем склонность истребив;
Но Вьянку отпустить нельзя, не допросив;
Когда злодей он нам — на что злодеев множить,
Которые наш край стараются тревожить?
А если только в нем любовника сыщу,
Твоим объятиям я сына возвращу.
Хотя вы чаете России быть ужасны,
Но мы, свободу вам давая, безопасны,
И безопасна здесь, Желковский, жизнь твоя.

Дарующу мне жизнь целую руку я;
Жить в сладкой тишине россияне достойны,
И думаю, что вы останетесь спокойны,
Принужу от Москвы поляков отступить;
В сем умысле меня сын может подкрепить,
Он множество друзей в отечестве имеет,
Которых преклонять во все страны умеет;
Его вельможи чтут и любит Владислав;
Ко миру склонит их, столицу вам отдав.
Меня ты удержи, его пошли к полякам.

Сумнителен мне ты по дружественным знакам.
России множество соделали вы зол:
Вы к нам Отрепьева прислали на престол,
Царя Василия в темницу заключили,
Ливонцев против нас, черкасов ополчили,
Во узы ввергнули российских вы бояр;
Мы видели в Москве еще сей день пожар,
Мы слышали набат. Тревоги зря такие,
Как могут верить вам и я — и вся Россия?

Не может кроток быть под игом польским град;
Там каждый день мятеж, там каждый день набат.
Свободу получив с моим любезным сыном,
Клянемся помышлять о мире мы едином.
Мой конь и меч готов, я к войску возврашусь
И тамо удержать Литву от битвы льщусь;
Мы ныне, может быть, сей град навек оставим.

Тогда мы небеса за ваш побег прославим.
Я трепет ваших душ предусмотрел давно, —
А ты воюй иль нет, Димитрию равно;
Он жаждет тишины, но браней не боится.
Поди, сейчас к тебе мой пленник возвратится;
Но вот и сын твой здесь.

Возлюбленный мой сын!
Ты в узах! не подав к предательству причин!
(Оглядывается на Димитрия, говорящего тайно с Леоном; продолжает тихо ко Вьянке)
Но будь спокоен ты! а я дерзаю льститься,
Что сын мой в сей же день от уз освободится;
Мое притворное покорство доверши
И к нам доверенность Димитрию внуши;
Пришел я за тебя в оковах здесь остаться.
Как мог ты россам в плен, жив будучи, отдаться!
Несносно мне тебя у них в неволе зреть.

Но что же должен был я делать?

Умереть!

Умру, когда от уз не можно свободиться.

Умри! а я лечу с Пожарским в поле биться.

Прости!

Враги сии восстанут против нас.

Не мне приказывай, исполни мой приказ,
Поди.

Скажи ты мне, скажи чистосердечно,
С Пожарскою княжной ты в тайне был, конечно?
Сердечны слабости умею извинять.
Но умыслов ее нельзя тебе не знать;
Какая искренность в ней дерзость возбудила?
Зачем, почто она ко брату приходила?
В ночи прийти сюда отважилась княжна,
Причина быть должна сей смелости важна.

Законов совести я в узах не нарушу;
София, чаю, вам свою открыла душу;
Российская княжна то дерзостью не чла,
Что с сердцем искренним к россиянам пришла,
Где брата, где друзей, где сродников имеет;
Кто совестью не чист, казаться тот не смеет;
А деве таковой, которыя душа
Как взор ее светла, как прелесть хороша,
Прилично предлагать отечеству спокойство;
Враждующих мирить есть ангельское свойство.

Что ты ни чувствуешь, что ты ни говоришь,
Ты ею занят весь, везде Софию зришь;
На узы ты взгляни и жребий свой напомни,
Чего я требую, немедленно исполни.

Я знаю, что тебя и сына тем гневлю,
Что я прельщен княжной, что я ее люблю;
Но кто любить ее, ах! кто любить не станет,
София на кого из смертных нежно взглянет?

Сей склонностью меня не можешь раздражать;
Ты властен страсть гасить, ты властен умножать;
От ваших нежностей не чувствую обиды;
Но тайные ее ты мне поведай виды.
Когда тебя она старалась соблазнить,
Не думала ль к себе всю Польшу преклонить,
Дабы коварств ее привесть пружины в действо
И скипетр перенесть в Пожарского семейство?
Для брата ли сестре усердно не радеть,
Когда надежда есть престолом овладеть?
Вы так ли думали? скажи мне откровенно,
И всё я извиню, мной будет всё забвенно.