Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Итак, я доказать хотел вам, государь,
Что я — презренная, ничтожнейшая тварь —
Достойнее, чем вы, прошу чуть-чуть терпенья.

Заметил я давно, что люди от рожденья
Владеют хорошо всего одной из рук
И редко кто — двумя (вот почему, мои друг,
Ты крепко держишь власть, теряя часто совесть).
Твое величество, послушай эту повесть:
Без ложной скромности, но чуждый хвастовства,
Решил исправить я ошибку божества,
Усовершенствовать его изобретенье
Я думал, я искал, я напрягал свой ум, —
Я изучал людей, я делал наблюденья,
И присовокупил к рукам природным двум
Я третью, тайную, — людского сердца знанье.
Вот мой секрет, король, мое завоеванье.
И так я вором стал. Я маска, я фантом,
Я тень, я пыль и прах. Но не забудь о том,
Что сущность в нас одна, что — о, судьбы насмешка! —
Мы словно медный грош, где ты — орел, я — решка.
Пусть презираем я и неимущ, зато
Я властелин того, что для других — ничто;
Все ненадежное, неясное мне близко,
Я рыцарь случая, обманчивого риска,
Слепого «может быть». И, думая о том,
Что, как бы ни было, а в этом мире злом,
Где алчность царствует, я лишь клюю проворно
Рукою случая рассыпанные зерна,
Что кровь я никогда не проливал (ведь я
Не воин, не палач, не жрец и не судья),
Что я лишь натощак и жаден и бесстыден,
А голод утолив, я добр и безобиден,
И что в конце концов я грешен только тем,
Что крохи со стола общественного ем,
Как птички божии, — я вижу в удивленье,
Что, может быть, и я достоин восхваленья
За то, что хоть не зол. Природой одарен
Я больше, нежели носители корон;
Я маг и чародей: обычная монета,
Годами в кошельке не видевшая света,
Медяшка мертвая, почуявши меня,
Становится живой, исполненной огня,
И следует за мной, своим Пигмалионом,
Владельца прежнего не потревожа звоном.
В тупые, черствые мещанские гроши
Вдыхаю я порыв мечтательной души
И трачу столько сил, уменья, страсти, чувства,
Что делаю медяк творением искусства.
Да, жить мне не легко! И знает лишь господь,
Мне давший сильный дух, выносливую плоть,
Как много надо мне, безвестному бродяге,
Расчета, выдержки, терпенья и отваги,
Упорства, ловкости, вниманья, быстроты,
И гибкости в руках, и зренья остроты,
Уменья льстить судьбе и ладить с вечно юной,
Прекрасной, но, увы, изменчивой фортуной,
Как много надо мне трудиться для того,
Чтоб, наконец, узнать победы торжество —
Наевшись досыта, уснуть в своей лачуге!

А ты — каков твой труд? И в чем твои заслуги?
Ни в чем! Ты родился — и получил престол.
Как я, сосал ты грудь, беспомощен и гол,
Ты вырос, и теперь тобой народ задушен.
Твой аппетит велик, но гений твой тщедушен.
В один прекрасный день ты, честолюбец злой,
Наскучив помыкать лишь собственной страной,
Свой устремляешь взор на чуждые владенья,
Так смотрит иногда, томясь от вожделенья,
Прожорливый козел в соседский огород.
Решил ты: покорю еще один народ!
Пособник алчности твоей неукротимой,
Священник-лицемер, служитель бога мнимый,
Напутствует тебя. И вот, закон поправ,
Ты, славен и велик, бесстыден и кровав,
Хватаешь ту страну, которая поближе.
Трепещет вся земля в негодованье. Ты же,
Обучен с юных лет искусству пожирать,
Без угрызений в бой свою бросаешь рать,
Чтоб уничтожить все в огне кровавой сечи
Ударами штыков и залпами картечи.
Все просто и легко: громи, потом владей!
Кто смеет утверждать, что ты — тиран, злодей?
Посажен ты на трон и облачен в порфиру.
Помазанник! Монарх! Ты богом послан миру;
Все люди, вся земля тебе принадлежат…
И ты на этот мир обрушиваешь ад!
Сметая города, через леса и реки
Несется смерч войны. Ни старцы, ни калеки,
Ни матери с детьми — никто не пощажен.
Ты смерть принес мужьям и отнял честь у жен,
И, хищнику даря благословенье храма,
Молебном благостным, куреньем фимиама
Поп освятил разврат, убийства и грабеж.
И на коленях все, кто уцелел.

Так что ж —
В ком больше низости, жестокости, коварства?
Я в плен беру гроши, а ты воруешь царства!

Я царь, и власть моя мрачна и беспримерна,
Я храм свой воздвигал и рушил города.
Хирам, строитель мой, Харос, сатрап мой верный, —
Они со мной всегда.

Один был уровнем, другой — мечом тяжелым.
Я дал им власть творить — и дух мой утолен,
И как ливанский кедр, пятой поправший долы,
Мой голос вознесен.

Восходит к богу он. Рожден я преступленьем,
Огромный мрачный ум мне дан, и демон злой
Меж волею небес и собственным паденьем
Меня избрал судьей.

Внушаю трепет я, и путь кажу я правый,
Я покоритель стран, я вождь на всех путях.
Как царь, я подданных давлю тяжелой славой,
Как жрец, несу им страх.

Мне снятся празднества и боевые схватки,
Перст, пишущий огнем: «Мане, Текел, Фарес»,
Походы, конница в кровавом беспорядке,
Мечей и копий лес.

Велик я, как кумир, в чьем облике угроза,
Таинственна, как сад, укрытый от очей
Но пусть я царственней, чем молодая роза
В исходе майских дней, —

Возможно силою отнять и скипетр власти,
И трон мой, и стрелков у башенных ворот…
Тебя лишь, нежный друг, от сада этой страсти
Никто не оторвет!

Нельзя отнять любви, всегда меня живящей,
О дева бледная, чей взор из-под ресниц
Несет мне свет в ночи, — лишить лесные чащи
Поутру пенья птиц!

Хор юных девушек под ивами щебечет,
Из-под густых волос на миг сверкают плечи,
Амфора полная не может помешать
Им, встретя Дафниса, чуть шаг свой задержать
Иль крикнуть старику: «Меналк, привет!» А ивы,
Чью дрему разбудил смех юности счастливой,
Свиданье любящих скрывают за листвой.
Был долог поцелуй, так долог, что домой
Амфору принесут расплесканной, и строго
Заметит бабушка за пряжей у порога:
«Где пропадала ты? Кто смел тебя обнять
И воду по пути так дерзко расплескать?»
Но, грез полна, молчит красавица с амфорой.
Когда на поле тень отбрасывают горы
И медленно скрипят колеса за рекой,
Так хорошо мечтать о жизни и душой
Лететь в грядущее! Но сердцу все неясно:
Знать ничего нельзя, завидовать напрасно.
Одна лишь мудрость есть: люби! Кругом весна.
Цветами вдоль дорог нас радует она,
Апрельской свежестью, веселым птиц порханьем,
Постелью мягкой мха, раскрытых роз дыханьем
И тенью, пляшущей среди полян лесных.
Со смехом женщины идут домой. Средь них
Немало в болтовне задержится у сада.
Но мужа ревновать, бранить сейчас не надо,
Не то и малыша недолго испугать.
В короне из плюща к нам Пан пришел опять.