Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Что может ад вместить в единый малый атом
Решать мыслителю! Я не глядеть не мог
На порожденье зла, болотный огонек,
Отчаянье в себе таящий с дня рожденья,
Бредущий здесь в грязи, без слез и сожаленья.
Медузою она глядит на этот свет
И Немезидою в свои пять жалких лет.

Строитель создал храм пять тысяч лет назад
В честь бога вечной тьмы, кому подвластен ад,
Чтоб духи ужаса там жили в гневе лютом.
А ныне — ласточки небесные живут там.

Бежать за каменные кручи!
Во глубину пустынь бежать!
Уже на нас волной кипучей
Идет бесчисленная рать!

Она по всем морям пробьется,
Все обойдет материки;
Там бешеные полководцы
И бешеные моряки.

У них орудья на телегах
Ползут в безмолвии ночей,
И всадники в лихих набегах
Летят как тысяча смерчей.

И разъяренными орлами
Они заклёкчут: «Мы идем!
Мы поразим мужей клинками
И женщин голодом убьем!»

И видно их вооруженье,
Блестающее в тьме ночной,
И слышно их передвиженье,
Рокочущее как прибой.

И крылья их, крепки и быстры,
Затмят раскраску облаков,
Неисчислимы, словно искры
От полыхающих костров.

Идут со злобою звериной,
С мечами острыми в руках…
Не выходите на равнины!
Не покидайте свой очаг!

Уже военный рог по селам
Рычит, неудержимо дик,
И движущимся частоколом
Проходит ряд железных пик.

О, этот дым! О, скрип обозный,
Их злая речь, их грубый смех!
О, этот образ силы грозной
И страшной пагубы для всех!

Но наш господь, небес владыка,
К ним обратит лицо свое —
И от божественного лика
Они падут в небытие!

Под Талаверою один я помню случай.

Мы с англичанами вступили в бой кипучий
И встретились в упор у крепостной стены;
Мы с северной пришли, те с южной стороны.
Ложбинка узкая делила два потока,
Уже с утра шел бой упорно и жестоко,
И сизые дымки, взметая пыльный прах,
Пятнали солнца лик, застывший в небесах;
И солнце, дымные преодолев преграды,
И юно и старо, как песни Илиады,
Видавшие бои, где бился Ахиллес,
Как будто мстило нам и с высоты небес
На тех, кто оглушен был воем канонады,
Свинцовые лучи метало без пощады.
Оно слепило нас, стремясь в единый миг
Дополнить молнией раскат громов земных,
И правило свой пир, зловеще лучезарно…
Король испанский Карл и временщик коварный
Годой — с британцами сумели нас столкнуть,
Но климат здешних стран не нравился ничуть
Ни им, ни нам. А день действительно был страшен:
Кругом ни травки. Но ложбины край украшен:
Там две-три сосенки невзрачные росли,
И между них сквозил ручей из-под земли.
Он, как летучий взгляд сквозь темные ресницы, —
Сквозь камни, сквозь траву сумел вперед пробиться,
И пограничная черта проведена.
Быстрей, чем сеятель бросает семена,
С британцами в упор схватилися французы.
Зияли животы, как вскрытые арбузы,
И плавали в крови и кости и кишки,
А солнце лютое смотрело на пески.
Штык, пуля, пистолет и пушка или пика —
Нам это все равно, но вот жару стерпи-ка:
Железу и свинцу никто из нас не рад,
Но это только смерть, а жажда — это ад!
О, эта смесь жары, и горечи, и пота!
Но все же длилася кровавая работа,
И озверело мы рубились. Груды тел
Валялися в ногах у тех, кто уцелел,
Немы и холодны, безжизненные камни…

И тут-то ручеек блеснул издалека мне…
Испанец, закричав: «Каррамба!», побежал
К воде; ее уже британец оседлал;
Француз кидается — один, другой, все трое;
Вот на коленях все, уж речи нет о бое;
Вот раненый ползет, чуть дышит, на локтях,
И чокаются все водою в киверах…
Тот говорит тому: «Твое здоровье, друже!»
Так угощались мы, как в старину, не хуже.

Хоть после этого мы снова в бой пошли,
Но каждый чувствовал, что если короли
Желают нас обречь на гибель и проклятья,
То там, у бога, мы — между собою братья!

Солдат! Ты был суров и горд. Во время оно
Быть может, лишь одна Траянова колонна,
Чей мрамор сохранил великие дела,
С твоей осанкою сравниться бы могла.
Кудлатый мальчуган в деревне полудикой,
Рукой великого ты к армии великой
Был приобщен, и вот бретонский пастушок
Сменяет на ружье кленовый посошок.
И славный день настал, сраженья день счастливый,
Когда под ядер треск, под грозные разрывы,
Пред фронтом на коне воителя узрев,
Ты вдруг почувствовал: в тебе проснулся лев.
Ты львом был десять лет. Стремительным наездом
Ты облететь сумел Берлин, Мадрид и Дрезден,
И в этих городах от страха все тряслось,
Когда ты площади пересекал насквозь,
Напором боевым с ватагою победной;
И грива конская тряслась на каске медной,
И ты был впереди, ты расточал свой пыл, —
Ты был могучим львом, ты властелином был!
Но вот Империя другим сменилась веком,
И лев становится обычным человеком…
Жить стало нелегко, и все же нужно жить,
И с голодом притом не хочется дружить.
Обиды всё больней, всё горше неудачи;
Дойдешь в конце концов до конуры собачьей!
И, вот сегодня ты, увенчанный герой,
Солиден, строг и сух, в ливрее золотой,
Когда идут во храм сановные старушки,
За ними шествуешь с болонкой на подушке
И смотришь, как слюной собачий брызжет зев,
А в сердце у тебя рычит имперский лев.

Пятнадцать сотен лет во мраке жил народ,
И старый мир, над ним свой утверждая гнет,
Стоял средневековой башней.
Но возмущения поднялся грозный вал,
Железный сжав кулак, народ-титан восстал,
Удар — и рухнул мир вчерашний!

И Революция в крестьянских башмаках,
Ступая тяжело, с дубиною в руках,
Пришла, раздвинув строй столетий,
Сияя торжеством, от ран кровоточа…
Народ стряхнул ярмо с могучего плеча, —
И грянул Девяносто Третий!

Как при вторженье войск, огромные просторы
Переполняет гул, все ближе, все слышней…
Какой-то странный шум до верха залил горы,
Какой-то странный шум идет из-за морей.

Откуда этот шум? И чайку с океана,
Могучего орла поэт к себе зовет:
«Там не лавина ли, скажи, орел Монблана?
Не ураган ли там, о чайка бурных вод?»