Борис Панкин - Новый Раскольников

ни света, ни тепла в иных домах,
но что-то манит внутрь, — любопытно,
откуда этот непонятный страх?
снаружи ничего, увы, не видно!
откуда эта аура вокруг? —
ни пенья птиц, ни шороха, ни звука.
вдруг там гигантский прячется паук,
который всё пожрал в округе, вдруг
там кто-нибудь лежит — ни ног, ни рук,
лишённый нюха, зрения и слуха,
и ждёт когда спасут его, без стука
войдёт герой отважный и спасёт.
и вот тебя уже к двери несёт.
что затаилось там? — поди, проверь!
и ты толкаешь запертую дверь.

дверь поддаётся, раздаётся скрип
заржавленных петель, внутри темно,
несёт помойкой, где-то за стеной
бачок сливной журчит. похож на хрип
невнятный звук. пройдя по коридору
ты попадаешь в некую темницу,
весьма напоминающую нору, —
в ней смрад такой, что задохнуться впору,
как будто там издох огромный боров, —
в клетчатке жирной есть чем поживиться
червям и мухам, чем попировать.
ты переводишь взгляд свой на кровать,
испуганно увидеть ожидая
картину жуткой бойни, но — пустая
кровать, что справа от входной двери.
никто ещё не умер. отомри.

в норе живет замшелый мутный кент,
любитель канапе и политеса,
радетель конопляного процесса,
он некогда изрядный был повеса,
теперь он абстинентный импотент.
в его мозгу не плесень, но — гнильца.
его глаза навыкате, пустые,
дебильность выражению лица
отчасти придают. когда мосты и
проспекты Петербурга эта рвань
неверною походкой посещает,
его персоной матери стращают
детишек малолетних: «эка пьянь
гляди идёт, коль будешь непослушен,
таким же станешь или даже хуже!»

да вот он сам: сидит на канапе,
таращит зенки, мутные, в пространство,
невнятно произносит слово «здравствуй»
и пакши тянет жадные к тебе.
он говорит: «приятель, помоги!
я в этом гнусном склепе подыхаю,
судьба моя нелёгкая, лихая».
но ты его не слушай, ты беги
от этого фуфлыжника, пока
ты сам не пропитался душным смрадом,
с подобной дрянью находиться рядом
чревато, речь его подобна яду,
поверь, дружок, опасность велика. —
сперва он подольстит тебе, слегка
елея в уши хищно подольёт,
потом возьмёт по полной в оборот.

он этот трюк проделывал не раз. —
заманит любопытного в тенёта
своей халупы, включит идиота
и ну морочить гостя. может в пляс
пуститься, беспонтовый, неуклюжий,
как будто кто ему напялил лыжи
и на асфальт поставил. либо рожу
какую скорчит, буркалы вращая,
иль засвистит, как закипевший чайник
на чахлой плитке. спросишь: «для чего?» —
чтоб посетитель пожалел его
и денег дал, к примеру, иль жратвы,
к работе не способен он, увы.

всё б ничего, но этот фармазон
всё время норовит вцепиться в руку,
что кормит эту гнилостную суку.
не искушай фортуну, выйди вон.
пока рука твоя ещё цела,
и ты способен сам найти дорогу
наружу — прочь беги, оно убого,
оно способно потреблять и только.
тебя сюда кривая завела.
пока не стала ноша тяжела,
покинь обитель этого козла!

ни света, ни тепла в домах иных,
и никогда не будет, хоть ты тресни. —
морозной ночью, в летний день воскресный
они полны угрюмой тишины.
в сплетенье коридоров, комнат, лестниц
трухлявый разум спит и видит сны.

выправлю бритву
на сыромятном ремне.
помнишь молитву?
перескажи её мне.

не заикайся.
скороговоркой, ну!
кайся, брыкайся —
бестолку. в тишину

канут любое
слово твоё и ты
вместе с любовью
мнимой. из темноты

лютая память
выхватит абрис, жест.
чёрное пламя
ненависти. асбест

здравого смысла
разум не защитит!
как тебе? — кисло?
дёргается? болит?

правду иль кривду —
поздно! — грешна, чиста…
помнишь молитву?
ну же! давай! читай!

…и я отвечаю господи я устал
внутрь себя смотреть как в некий кристалл
перебирать все эти если бы да кабы
раскачивать лодку увиливать от судьбы

падаешь в эту пропасть убит отпет
вычеркнут из всех списков а дна всё нет
вальсируешь неуклюже на раз два три
вязкая мгла снаружи и лёд внутри

…а что ты видишь кроме — дом, работа,
любовник, дочь?
любовников меняешь раз в полгода.
полжизни — прочь.

авралы, стрессы — этому ли рада? —
в расход, в распыл.
и что теперь с того, что я когда-то
тебя любил.

каждый раз, выходя на балтийский вокзал
из метро, вспоминаю тебя.
здесь когда-то (ты помнишь?) тебя я встречал
каждый вечер. коньяк пригубя,

десять грамм под язык, прямиком от метро,
прикурив, к остановке пойду,
где рыжеет автобус. подумаю про
нас с тобой, посмотрю на звезду,

что не светит сквозь тучи, да место займу,
и поеду. поеду домой.
и автобус сквозь чёрную, чёрную тьму
повезёт меня. вместе со мной

повезёт мои думы, усталость, коньяк,
кстати, да — десять грамм под язык.
и всё мнится, — звезда не пробьётся сквозь мрак.
впрочем, это неважно, привык.

старушка с хитрыми глазами
на невском милостыню просит
под голубыми небесами
в санкт-петербург приходит осень

прогулочным неспешным шагом
пройду бабульки этой мимо
шурша обёрточной бумагой
дымя приплюснутою примой

нырну в метро очнусь в трамвае
что ковыляет мимо храма
ах петербург мосты нева и
щиты с рекламой

окраинных районов спальных
многоэтажки
и на душе светло печально
и всё неважно

на самом-то деле
всё было совсем не так —
на прошлой неделе
я понял, что это знак.

я вышел из дома,
закрыв за собою дверь.
я спрятал в укромном
месте ключи. теперь

их только случайно
можно найти. и то,
что делать с ключами,
не знает никто, никто.

в жёлтом парке — бабье лето,
в синем небе — облака.
банка с пивом, сигарета.
жизнь, как водится, легка.
в хрустале случайной лужи
слепо щурится звезда.
опускается на душу
тень багряного листа.

раз, два, три, четыре, пять —
бог идёт тебя искать.