Ирина Одоевцева - Собрание стихотворений

… Это там. А это тут
На заумно-умном плане,
На воздушном океане.

Херувимы, лейте, лейте,
Исполняйте светлый труд,
Лейте ужас с райских облаков
В розами завитый гроб.
Лейте, проливайте мимо,
Лейте, лейте, херувимы,
Как на розы Хирошимы
Райский ужас между слов.

Ты говорил: — На вечную разлуку. —
Мою бесчувственную руку
В последний, предпоследний раз…
Слеза из засиявших глаз,
Как синтетический алмаз.
Твоя слеза,
Моя слеза.
Какие у тебя глаза?
Такие же, как были?
Ты все такой же милый?
Не знаю.
Если ты теперь
Тихонько постучишься в дверь —
Узнаю? Не узнаю?
В преображении потерь
Ты стал горбатый, лысый,
Ты стал хвостатой крысой,
Ты стал крапивой иль грибом.
А прядка над высоким лбом?
А складка на высоком лбу?
Но ты давным-давно в гробу
На солнечном погосте —
И ты не ходишь в гости.

О жизни, что прошла давно,
Бесследно канула на дно,
Не надо громко
Говорить,
Не надо ломко
Время лить,
И продолжать соломкой пить
Случайность, что зовут судьбой,
Ту, что связала нас с тобой.
Моя судьба,
Твоя судьба,
В пустыне неба голубой.
О Господи, я так тиха,
Я так слаба,
Что до греха
Недалеко.
Я так изменчиво-нежна
(Нежней, чем нежная весна,
Изменчивее, чем волна).
О Господи, я так честна,
Что, веря в грех,
Грешу легко.
Я, может быть, грешнее всех.

Но осуждающую фразу
По ветру рассыпает смех:

— Неправда. Нет,
За столько лет
Не согрешила я ни разу.
Все вздор и бред.
Был лучезарным мой позор
И осиянным,
Победно-пламенный костер,
Шелками вышитый узор
Над океаном.

В конце концов
На разговор
Двух мертвецов
Поставим точку.

А нашу дочку,
Дочку нашу,
Цветок-Наташу,
Подарим мы
Снегам зимы.

Отравлен воздух, горек хлеб —
Мир нереален и нелеп,
Но жизнь все слаще, все нежнее.
…О Дон-Кихоте, об Альдонце,
Что притворялась Дульцинеей.

Заходит кухонное солнце
На фитиле жестяной лампы.
В кастрюльке булькает картофель.

Ни занавеси нет, ни рампы,
И Хлебникова светлый профиль
В пурпурном ящике-гробу.

Приветствую твою судьбу,
«Земного шара Председатель»,
Приветствую в тебе творца,
Я твой читатель — почитатель­ница.

Как «дева ветреной воды»,
Забыв озера и пруды,
В себя дыхание забрав,
До локтя закатав рукав,

Я ложкой по столу стучу,
Понять-постичь тебя хочу,
Твои пиррихии, спондеи,
От вдохновенья холодея
Заумный твой язык учу.

… Не до Альдонцы-Дульцинеи.

Ты видишь, как я весело живу
У горлинкой воркующего моря,
Как весело.
О будущем не споря.
Чужие сны я вижу наяву,
Посыпанные едкой солью горя
Чужого, чуждого.

Чудовищны — чужбины,
Эгоцентричные вращения турбины
Пустых сердец,
Сиянье раковин, узоры тины,
Лучистых облаков ликующий венец
И горизонт с афишею рубинной:
Закат. Конец.

В сомнамбулической, подветренной тоске
Тоска. (А может быть, вернее, скука.)
Танцует босоножкой на песке
Пеннорожденная разлучница-разлука,
И кораблекрушения волна
Выносит заумь гибели со дна.

Беда-водоворот. Беда-победа.
За мраморным плечом обломано крыло
Чужого бреда.
Да, как назло
Тебе не повезло.
И все-таки не надо плакать, Леда.
О чем печалиться? О чем, о чем
Под леопардовой расцветкой пледа?

Взгляни — звездой обманной у воды
Блестит кусок слюды —
Звезда песочная, звезда воспоминаний,
Семирамидины сады,
Пласты слезо-серебряной руды
Страданий.

Ложится время дуновеньем пыли
На праздничные льды
Заморской были.
Ну, кто же спорит! Жили-были,
То тускловато, то светло,
На свадьбах пировали, ели-пили
И по усам текло.
Но кончилось. Прошло, прошло,
Забвением роскошно поросло.

Все корабли отчалили, отплыли
К пределам огнедышащей земли,
На дно отчаянья навеки отошли.

О, нежностью сводящая с ума
Мимозоструйная весна-зима!
Со дна всплывает лунная ундина
В соленый хрупкий лед девической любви.
— Не прикасайся к сердцу. Не зови
Сомнений песней лебединой.

В самоубийственной крови
Чужих страстей, чужого сна,
Не слушая, не понимая
Чужого маятника маяния,
Я чутко сплю, не достигая
Двойного дна
Отчаяния.

Средиземноморский ад
В стрекотании цикад,
Пальмоносная гора
Гумилевского «Шатра».

Ни былинки ни одной,
Ни веселого цветка,
Концентрированный зной
И такая же тоска.

Броситься бы вниз с горы,
Чтобы сразу — трах и нету!
Вдребезги! В тартарары!
И пойди ищи по свету,
Отчего и почему.

Память вечная ему,
Память вечная поэту.
Так — не доиграв игры —
Вдребезги. В тартарары.
Рассыпаются миры,
Обрываются кометы,
И стреляются поэты —
От тоски. И от жары.

Прожита всего лишь треть
Или даже — меньше трети.
Разве можно умереть
В цвете лет, в прозрачном свете?

Но томленье. Но усталость.
Но презрительная жалость
К современникам. И эти
Складки у тяжелых век.

Черный вечер. Белый ветер,
Веером ложится снег.
Вдоль навек замерзших рек
Рысаков волшебный бег.
В лунно-ледяной карете
Гордая Царица Льдов —
Покровительница вдов
Хрупких, нежных, бессердечных,
Безнадежно безупречных,
Тех, что не дождавшись встречи,
Зажигают в церкви свечи
И бесчувственной рукой
Крестятся за упокой
Всех ушедших слишком рано…

Только как же… Погоди.
Выстрел. Маленькая рана
В левой стороне груди.

Под раскидистою елью,
Под зеленой тенью хвой,
Упоительно шумящих
Над усталой головой…

В абажурно-лунной чаще,
В шепотке страниц шуршащих
Чище звезд и лиры слаще
Луч струится голубой,
Уводящий за собой

В пушкинскую ли Метель,
В гоголевскую ль Шинель —
Попадает прямо в цель
Вдохновенья канитель
Гениальности простой.

Погоди. Постой, постой.
Было нелегко решиться
Умудриться застрелиться
В сквере на Трокадеро.