Иосиф Бродский - Пейзаж с наводнением

Никто никогда не знает, откуда приходит горе.
Но потому что нас окружает море,
на горизонте горе заметней, чем голос в хоре.

Оно приходит в Элладу чаще всего с Востока.
Волны податливы, и поступь его жестока.
Оно находит дорогу, ибо оно стооко.

Но будь оно даже слепо, будь освещенье скудно,
горю дорогу в море к нам отыскать нетрудно,
ибо там наследило веслами наше судно.

Колхида лежит от нас за тремя морями —
Земля со своими горами, героями, дикарями,
вепрями, упырями, диковинными зверями

и с Золотым Руном. Но глаз не смыкая даже
ночью, возле него там стоят, как стражи,
чудовищные драконы, чтоб избежать покражи.

И пятьдесят гребцов только с одним резоном —
чтоб завладеть Руном — с песнями и трезвоном
пустились на корабле за горизонт с Язоном.

С морем дело иметь легче мужам, чем с пашней.
За морем больше места для подвигов, пьянства, шашней
Завтрашний день мужам приятнее, чем вчерашний.

Вот отчего аргонавты вступили в борьбу с пучиной.
Праздность была причиной. Ах, нужно быть мужчиной,
чтоб соблазниться — и чем? Чужой золотой овчиной.

За морем — все другое: и языки, и нравы.
Там не боятся дурной и доброй не ищут славы,
мысли людей корявы, и нет на сердца управы.

Боком выйти могла эллинам их затея.
Но, влюбившись в Язона и за него радея,
усыпила драконов дочка царя Медея.

С драгоценной добычей узкой тропой лесною
бегут на корабль аргонавты с Медеей — теперь женою
Язона, и рев погони растет у них за спиною.

И чтобы отвлечь колхидян, Медея клинком булата
закалывает на бегу и расчленяет брата,
бросая куски погоне. В Колхиду ей нет возврата.

Одна ей дорога — к нам, чтоб увидать в короне
Язона на фессалийском троне.
Долго над этим троном после кричать вороне.

Но приплыла в конце в Коринф она не за этим.
Ей и прижитым ею с Язоном детям
Коринф успокоит сердце. Изгнанницу мы приветим.

(вместе)

Не было б горем горе, если б весь век сидело
в девках. И злое сердце не знает себе предела.
Горе перешагнет через любое тело.

То не птицы бездомной крик заглушён листвой,
то несчастной колхидской царицы слышен истошный вой.
«Приняла ли, скажи, она жребий свой?»
«Этот вой был сильнее двойных дверей».
«Поселилось, знать, горе в семье царей».
«Полегчало ли ей? Говори скорей».

Той семьи уж нет. Ей пришел конец.
Лег в чужую постель двух детей отец,
чтоб их мать наполняла воплем пустой дворец.
Тает сердце Медеи. Ни брат, ни друг,
ни подруга прикосновеньем рук
не согреют ее. Ни души вокруг.

«Слышишь ли, о Зевес, вопли жены несчастной?
Или боль для небес — облака облик частый,
и в облаке том исчез Гелиос безучастный?»
«Смерть, безумная, кличет, голосом горе множа.
Но костлявая в дом и без приглашенья вхожа.
Холоднее то ложе просто пустого ложа».

(вместе)

«Не убивайся, жена, зря о неверном муже.
Тот, кому не нужна, долю разделит ту же.
Громом поражена, молнии — помни — хуже».

(вместе)

«Отчего она нам и лица не кажет?
Может, голос сочувственный узел в душе развяжет
Может, опыт печали, который и нами нажит,
погасит черное пламя разом,
уже охватившее ее разум.
Пусть знает, зачем слеза расстается с глазом.

(Кормилице)

Ступай поскорее в ее покои.
Пускай она выйдет к нам. А не то — плохое
в этих стенах случится, и не сказать — какое.
Торопись же! Чем раньше мести огонь погашен,
тем лучше для наших людей и башен.
Страшен припадок гнева. Отчаянья приступ страшен».

(вразнобой)

Снова слышен тот стон, безутешный плач.
Не удержишь боль, хоть за стену прячь.
То с остывшего ложа, где бред горяч,
шлет проклятия мужу Колхиды дочь
и к Фемиде взывает, увлекшей прочь
ее из дому, чтоб, говорят, помочь
мореходам вернуться, спустя года,

(вместе)

к тем, кто ждал их там, как ее — беда,
к берегам Эллады родной — туда,
где пучина гонит свой вал крутой,
и предела нет у пучины той.

Зла судьба к тебе, ох и зла!
Бедам, жена, твоим нет числа.
Кровли нет такой, чтоб от них спасла.
Где теперь твой дом, чтоб найти навес?
Нет, Медея, земли от таких небес.
Точно бездну разверз для тебя Зевес!

Рекам бежать назад время, как зверю — в нору.
Горним вершинам рушиться наземь впору,
вместе с богами уподобляясь сору.
Мало осталось в мире правды и меньше — чести.
Сердце мужское они покидают вместе.
Времени ход не значит, что торжествует правый,
и все же наша печаль нам обернется славой:
сильный лишь выживает. Переживает — слабый.
Лирам впредь не гудеть скушным мужским припевом
о неверности дев. Струнам, послушным девам,
о постоянстве петь, деву роднящем с древом!
То — Аполлон велел песню сменить; не диво,
что истомился он от одного мотива.
В пении слабый, знать, не уступит силе!
Да и правды о силе — пока мы были
безголосыми — вдоволь наши сердца скопили.

Ты отчизну, Медея, бросила страсти ради.
Лодка с гребцами тебя понесла к Элладе,
точно гребень ныряя в густые пряди.
Знать бы тогда, куда греки плыли!
Симплегады бы ихний грецкий орех сдавили!
Но не дано наперед скалам и смертным знанья.
Что впереди теперь? Отчаянные стенанья,
опустевшее ложе и горький позор изгнанья.

Клятвы днесь — что ковер, который в грязи расстелен
Места, где честь живет, вам не покажет эллин.
Разве — ткнет пальцем вверх; знать, небосвод побелен
Даром что муж с другой делит твой нынче ложе,
царской крови она, тело ее — моложе.
За морем отчий дом, где тебя вскормили!
За кормой, за бортом! Ты — в неизвестном мире.
И от отчаянья море становится только шире.

«Когда, раззадорясь, Эрос
острой стрелой, не целясь,
пронзает сердце навылет,
сердце теряет ценность.
Пошли мне — молю Киприду —
любовь, а не эвмениду,
любовь, что легко осилит
предательство и обиду,
горечь и боль разлада.
Такая любовь — отрада.
Другой мне любви не надо».